Но, как ни странно, та неохота и настороженность, с какой бывший ученик шёл теперь на контакт, убедило самоуверенного вершителя судеб в успешном исходе задуманной интриги. Теперь, когда его главного соперника не стало, Никтус всё время пребывал в приподнятом настроении, ему хотелось быть снисходительным к слабостям самого молодого и своенравного из приверженцев Собора. Как раз так – со скрипом, словно в нежелании с избытком переплатить за оказанную поддержку, – и должен был, по мнению старца, вести себя, опасаясь подвоха, молодой неопытный воевода Порубежья. Когда Дэл, отказался было самолично явиться в капище Сварога на обсуждение Собором новой брони, а предложил вместо себя одного из своих тысяцких, Никтус откликнулся настойчиво, но мягко:

– Это всё равно, что Тимус займётся храмовой службой или Хатиман начнёт разъезжать по владетельным дворам. Не добычу дикоцвета обсуждаем. В таком тонком деле, сынок, нет мелочей. Творить заклинание Щита тебе, а не тысяцкому. Когда ты сможешь приехать?

– Как только отгощусь у венценосного дома, – тот ещё не забыл своего школьного набора удачных отговорок, помогавших рыться в запретных ларцах вместо более приятных забав и способных даже сегодня усыпить бдительность вновь обретённого наставника. – Видишь ли, Стар как раз в Приграничье, и сколь долго будет принимать меня чина, сейчас не скажу. Освобожусь – дам знать…

Яромира гостила у венценосной подруги почти три дня.

Они встретились, как ни в чём ни бывало, у входа в чухину лавку на главном торжище. Чуха только что вернулась с бронного ряда, где по слёзному наказу управителя посмотрела, как разбирают выставленные Теремом доспехи. Доспехи брали. Чуха, жалея времени, потраченного на преодоление толчеи между рядами, выпросила у земляков шумилку. Особо не спеша, зато верхом, вернулась к себе. Немного замешкалась у входа, с младшим зазывалой отправляя шумилку обратно. И тут впереди полудюжины верховых гвардейцев, приближающейся к лавке плотным, уверенно рассекающим притихшую толпу отрядом, она распознала неизменного чоминого уха-телохранителя и по давней привычке поздоровалась с ним взглядом. Отряд тут же расступился, и навстречу чухе, сияя радостной улыбкой, выпрыгивая из крохотного, в одну седельную подушку, резного возка, плеснула руками чома:

– Ах, какая встреча! Мира, дорогая! Как я рада! Ты давно из дома?

Ответить Яромира, как всегда, не успела: Петулия уже висела у дорогой подружки на шее, щебеча:

– Я как чувствовала, что мне стоит сюда завернуть! Это и есть твоя знаменитая лавка? Мне нужно непременно на неё посмотреть!

Яромира не знала, стоит ли ей кланяться венценосной чине после того, как они дружески облобызались у всех на глазах, пожала плечами, неловко улыбаясь, сказала просто:

– Конечно, проходи. – Пропустила весь спешившийся у привязи отряд и чину вперёд и, войдя следом, повела рукой в сторону жилой половины. – Вот там у меня самое лучшее.

Чомины глаза заблестели:

– У тебя и здесь я вижу кое-что…

Ух первым скользнул на указанную чухой половину. Часть гвардейцев плотно встала у входа, другая продвинулась следом за ухом к жилым покоям, застыла у дверей. Петулия этих перестроений даже не заметила, легко носилась по лавке, не умолкая ни на минуту:

– Ты знаешь, тебя так хвалит моя карга. У неё изумительный для ключницы вкус… Ой, какой смешной! Ты нарочно завела себе такого кругленького зазывалу? – Пини, при первом же взгляде на чину лишившийся дара речи, смущённо откатился в сторону, притаился за прилавком, поблёскивая оттуда восхищёнными глазками. – Ну, здесь так себе… А вот и кошелёчки… Ой, это же наш Терем! Подумать только. Как мило! Это ты сама? О-о… Ты представить себе не можешь, как я по тебе соскучилась! А где, ты говоришь, самое лучшее?.. Сюда? Ах, какая прелесть! – Пальчики Петулии чутко заскользили по шитым сокровищам, висящим на распорках. – Вот это, с дикоцветом, чудесно подойдёт к моему пологу… Целый год! Не будь я так занята, я бы ужасно обиделась. Хорошо, мне о тебе докладывали. Но ты и сама могла бы написать!

– Разве ты не запретила…, – начала было вопросительно чуха, но Петулия её перебила:

– Ну, конечно! Я так и знала! Я запретила… Можно подумать, ты засыпала меня грамотами – по дюжине на день. Да мне было так одиноко! На меня так всё обрушилось… Мне было так тяжело… И Жезл, и Венец… – Чома остановилась над ларцами с поясами, перевязями и лентами, покопалась в рукаве, вытащила невесомый платочек, понесла к глазам, не донесла, – Стар, наконец! Ты воображаешь, что это так легко – всё разом? Ты представить себе не можешь, какое это испытание – взвалить на себя целый Мир! А ты носилась со своим Мечом! – Помахала кулачком с зажатым в нём платочком над тёмной, старинной, шитой серебром перевязью. – Каталась туда-сюда… И не писала!

Петулия приподняла с нарядного вороха верхний пояс, горестно поникла над ним, потом бессильно уронила его обратно в ларец и, наконец, приложила скомканный платочек к носу. Яромира почувствовала себя виноватой:

– Прости, я думала, я тебе больше не нужна. Ну, не сердись…

– Да ладно. – Платочек исчез в рукаве. – Мы же подруги. Я там тоже на тебя сгоряча… Но ведь ты же на меня не сердишься, нет?

– Нет.