– Да, – кивнула генерал Антонова, – именно так. Кроме того, высотный воздушный взрыв – он только выглядит страшно. Во время нашего «Тунгусского дива» даже массовых лесных пожаров не случилось, и хоть свидетели отмечали, что с неба «пыхало жаром», его оказалось недостаточно, чтобы поджечь тайгу, а то товарищ Кулик двадцать лет спустя увидел бы на месте катастрофы не лесоповал, а пепелище. Гораздо хуже было бы, если бы каменный астероид той же массы все же долетел до поверхности. Разрушений от вызванного этим столкновением землетрясения было бы на порядок больше, да и тайга бы сразу заполыхала. А так весь жар от взрыва рассеялся в атмосфере. Мы просчитали, что если взрыв произойдет над крупным городом (неважно каким – Москвой, Петербургом, Варшавой, Берлином, Веной, Парижем или Лондоном), то разрушения, конечно, будут страшными, а вот человеческие жертвы – не очень. Разумеется, в том случае, если удар не застанет жителей врасплох. Даже в эпицентре укрытиями могут стать подвалы капитальных каменных зданий, или даже наспех вырытые блиндажи, перекрытые двумя-тремя накатами бревен. По крайней мере, даже при минимальной подготовке потери в людях существенно снизятся.

– Да уж, – сказал Михаил, – это, конечно, полегче, хотя тоже невеселый вариант. Если эдакая напасть свалится на нашу территорию с более-менее многочисленным населением, то это как бы получится, что сам Господь выступил против предложенных вами общественных преобразований. И то же самое можно сказать о германцах. А вот если кара божья падет на наших врагов – вот тогда получится, что Он нас во всем одобряет. В связи с вышесказанным, как вы думаете, не стоит ли вызвать к нам сюда сейчас германского посла и прямым текстом предупредить его о грядущем катаклизме? А заодно поставить в известность моего тестя, а также власти союзных нам Болгарии, Черногории и Сербии?

– Знаете, Михаил, – чуть заметно поморщилась Антонова, – союз с Германской империей для многих из нас, и для меня в том числе, является неким необходимым и неизбежным злом. Что бы там ни говорил Виктор Сергеевич (Ларионов), я всегда жду от Германии эдакого обобщенного двадцать второго июня, вероломного удара в спину с нарушением всех возможных соглашений. Кайзер Вильгельм, конечно, для таких методов слишком благороден, но он не вечен и уязвим перед предательством элит. А эти элиты в Германии, как, собственно, и в нашем прошлом, в высшей степени обижены тем фактом, что России досталась одна пятая часть суши, а Германии – жалкий клочок в центре Европы, который даже и не разглядеть рядом с русскими богатствами. Немцы нам, русским, нужны, с ними мы можем рядом жить, вместе трудиться и плечом к плечу воевать, а также создавать смешанные семьи, а вот германское государство нам ни к чему. Двоим медведям слишком тесно в одной берлоге. Как мне кажется, мы должны исполнять свой союзнический долг и не более того, и в любой момент следует быть готовыми к тому, что нас попытаются банально надуть. Так что решайте сами своей монаршей волей, ставить Германию в известность о грядущем катаклизме сейчас или подождать до поступления окончательных данных.

– Возможно, вы и правы, уважаемая Нина Викторовна, – хмыкнул Михаил, – я и сам много раз чувствовал нечто подобное. Но чувства к делу не пришьешь, поэтому мы будем исполнять свои союзнические обязательства; правда, как говорится, от сих до сих. А тот, кто вдруг решится нас надуть, потом об этом жестоко пожалеет. Впрочем, я изо всех сил стараюсь сделать так, чтобы старая германская элита, среди которой водятся такие настроения, как можно скорее состарилась и умерла, а у новой элиты, выросшей уже при Континентальном альянсе, чтобы и мысли не возникло о его разрушении.

– Так будет лучше всего, – сказала Антонова, – пусть германская элита становится нашей элитой, приезжает, поступает на службу, зарабатывает регалии, а потом и оседает в России навсегда. Сибирь и Дальний Восток уже сейчас глотают малоземельных германских крестьян как древний Молох, а их дети и внуки станут уже русскими.

– Кстати, – кивнул своим мыслям император, – как я понимаю, там, на Кавказе, наблюдать пролет «тунгуса» через атмосферу будет физически невозможно. Команда Белопольского сможет начать наблюдение только после того, как наш небесный странник, следуя по своей орбите, удалится на некоторое расстояние от места прохождения через атмосферу…

– Наилучшие условия наблюдения пролета «тунгуса», – сказала Антонова, – будут в нашей передовой базе Северного флота Порт-Баренц, расположенной на Груманте в глубине Адвент-фиорда. И наблюдать за пролетом должны как раз не астрономы, а штурманы кораблей и артиллерийские офицеры. Точка входа в атмосферу, курс, высота цели, а также точка выхода. Было бы не вредно, пока есть время, перевести в тот район «Москву». Чем черт не шутит – быть может, если вывести ее прямо к кромке льдов, то пролетающего «тунгуса» возьмут на сопровождение ее радары ПВО. Данные, полученные в Порт-Баренце, позволят нам проверить и уточнить наблюдения, которые будут сделаны в Абастумане. И даже больше – предварительная информация поступит сюда почти сразу как случится прохождение, когда штурманы военных кораблей сверят между собой полученные данные. Несколько часов выигрыша во времени, возможно, окажутся решающими.

– Да уж, – сказал император Михаил, – Грумант оказался воистину ценным приобретением. А то бы и ходили, как Ники, вокруг да около. А там одни сельдь с треской чего только стоят. Теперь любой мужичонка из глубинки, если он не пьяница и не лентяй, раз в неделю способен порадовать себя и свою семью соленой или мороженой рыбой. Тоже получается еще один хлеб, как и картошка. Если у страны есть рыба, то голодать она не будет. А норвежцы перебьются – у них свое море под боком, где той же рыбы вполне достаточно. Впрочем, это не тема для сегодняшнего разговора. Давайте-ка закругляться, уважаемая Нина Викторовна, ибо впереди дел столько, что все их разом и не переделать.

18 июня 1908 года. 19:55. Македония (Западная Румелия).

Революции, даже в Турции, никогда не делаются с бухты-барахты. Принять решение начать революцию и приступить к процессу захвата власти – в действительности разные вещи. Тем более что среди турецких офицеров у революционеров нашлись не только сторонники, но и противники.

– Никак нельзя нарушать единство турецкого народа в этот роковой момент, когда на Османскую империю ополчаются все соседние страны! – говорили они. – Сплотимся вокруг султана Абдул-Гамида Второго, как тридцать лет назад вокруг него сплотились наши отцы; и только когда все закончится, потребуем от него восстановления действия конституции 1876 года.

– Вы полные идиоты, – отвечали оппонентам сторонники немедленной революции Энвер-бей и прочие младотурки, – когда все закончится, то не останется никого, кто мог бы предъявлять хоть какие-то требования. И самой Османской империи тоже не останется, ибо Белый Царь, затеявший эту войну, жесток и немилосерден. Никто из его врагов не смог похвастаться долгой и счастливой жизнью. Все они умерли в ужасных мучениях. Этот достойный сын иблиса и предводитель неверных, названный именем самого воинственного из ангелов, намерен не оставить от нашего государства и камня на камне. Единственный способ избежать этого ужаса – взять власть и объявить о выполнении новым правительством всех условий Берлинского трактата, даровании неверным равных прав с мусульманами и восстановлении всех гражданских свобод. Тогда страны, зависимые больше от Европы, чем от России, воздержатся на нас нападать, а ярость славян, рвущихся отомстить нам за века так называемого ига, значительно снизится. С Сербией, Болгарией и Черногорией, если их не поддержат другие, наша армия справится. Не может не справиться. А после того как все это закончится, нам сначала потребуется укрепить османское государство, изрядно обветшавшее при бездельнике Абдул-Гамиде, и лишь потом предъявить неверным счет за все наши неприятности. А пока, как говорят франки: свобода, равенство, братство. Вот именно что только пока.

– Вы полные безумцы, – отвечали младотуркам самые вменяемые из оппонентов, – пока вы будете решать вопрос о власти, сербы и болгары возьмут вас голыми руками. Зачем им крошки свободы с нашего стола и обещания счастливой жизни, если война принесет им все и сразу? Единственная возможность сделать поражение от неверных не столь унизительным заключается в том, что наши победители передерутся между собой за отвоеванные у нас земли.

Так бы и длились эти споры до бесконечности без всякой революции, ибо никакая горстка вождей саму революцию не делает. Им нужны сподвижники, проникшиеся идеей и готовые идти до конца, а также массы «пехоты», истово ненавидящие прежний режим и ждущие только «мудрых» указаний прославленных вождей. А у режима, соответственно, на тот момент не должно быть ни того ни другого. Со вторым пунктом султан Абдул-Гамид, разложивший государственную машину и отворотивший от себя общественное мнение, справился самостоятельно, но и у революционеров-младотурок для осуществления переворота силенок до поры тоже было маловато.

Но тут идейному вдохновителю этого буржуазно-националистического движения, поэту-просветителю, светочу идей секуляризма, вечному врагу ислама и самого Аллаха, а по совместительству врачу Абдулле Джевдету, вздумалось покинуть тихую уютную Швейцарию и на одном их последних Восточных Экспрессов (несмотря на явную угрозу войны, поезда ходили до последнего момента) и прибыть в Стамбул, чтзбы личным участием поддержать находящуюся под ударом Родину. Там он был почти немедленно схвачен тайной полицией и сутки спустя удушен в тюрьме шелковым шнурком. Эта смерть, такая вполне либерально-дурацкая, и в то же время тоталитарно-жестокая и бессмысленная, всколыхнула просвещенное турецкое офицерство. И ведь, в самом деле, для власти султана этот человек был опасен примерно так же, как назойливо жужжащая муха – не более того.

Не прошло и двух дней с момента этой смерти, и в Ресене восстал батальон Ахмед Ниязи-бея, к которому почти сразу стали присоединяться другие турецкие воинские части. Не обошлось тут и без Энвер-бея и его прославленных молодцов. И в то же время треть личного состава Третьей армии осталась верной властям в Константинополе. Начались переговоры повстанцев с «верными», чтобы они тоже повернули штыки за свободу и демократию, а Ахмед Ниязи-бей, заделавшийся у заговорщиков кем-то вроде министра иностранных дел и одновременно министра пропаганды, принялся направо и налево фонтанировать воззваниями, предназначенными как главам иностранных держав, так и немусульманскому населению Османской империи. В то время как за Босфором и Дарданеллами все было пока спокойно, европейская часть Оттоманской Порты стала напоминать побулькивающий на огне горшок с кипящими нечистотами. Но кроме немногочисленного греческого населения Македонии, из иноверцев на эти воззвания демонстрациями поддержки не откликнулся больше никто. Из всех христиан только грекам совершенно не понравилась та мысль, что они неожиданно для себя могут оказаться в Болгарии, как это и должно было случиться по Сан-Стефанскому миру. Поэтому они в своем большинстве поддержали младотурецкую революцию, а часть отрядов македономахов присоединилась к турецкой армии в ее борьбе против сербских и болгарских четников.

В ответ на этот хаос у разделившихся внутри себя турок четники-болгары существенно активизировали свои действия, атаковав мелкие османские гарнизоны и во многих местах разрушив железную дорогу, соединяющую Скопье и Салоники. В результате этого Третья турецкая армия, вне зависимости от политических пристрастий ее командиров, стала напоминать дождевого червя, разрубленного заступом на несколько независимых друг от друга частей. У болгарских партизан из «правого» крыла ВМОРО^[31] неожиданно в большом количестве нашлись снайперские винтовки (и люди, умеющие ими пользоваться), переносные пулеметы, а также минометы. Три года работы русских инструкторов и поставщиков вооружения не прошли даром. В результате турецкие части, вступившие в бои с неожиданно обнаглевшими четами, стали нести неоправданно большие потери, а гораздо хуже вооруженные и дисциплинированные отряды македономахов и вовсе погибали до последнего человека. И в то же время по четам правого крыла ВМОРО (а других крыльев у нее на тот момент и не осталось) был распространен приказ Бориса Сафарова не чинить никаких утеснений мирному населению сербского, греческого, румынского или даже мусульманского происхождения. (Впрочем, точно такой указ издаст и царь Борис Третий, проходящий школу управления у адмирала Ларионова; но это случится уже позже, когда границу Македонии и Фракии перейдут дивизии регулярной болгарской армии, победоносно начавшей свою Македонскую кампанию.)

Случилось это рано утром восемнадцатого июня, когда хаос в Османской империи достиг своего максимума. Но еще раньше на север Албании вторглась черногорская армия и одновременно она же вошла на территорию Новопазарского Санджака, турецкой территории, последние тридцать лет оккупированной Австро-Венгрией. На Боснию и Герцоговину у австрийцев хотя бы имелась филькина грамота в виде решения Берлинского конгресса, а вот Санджак они контролировали, как это говорится, «по нахалке». При этом черногорские войска старались избегать столкновения с австрийскими частями, а те только слали запросы в Вену с вопросом «что делать?». Некоторое время между дипломатами и военными шла борьба мнений, в которой победил эрцгерцог Франц-Фердинанд, прямо объяснивший своему дяде, что из-за этой черногорской провокации явно торчат уши царя Михаила, который только и ждет, чтобы австрийская армия начала войну с кем-то из его союзников. В результате император Франц-Иосиф принял решение войска выводить – и утром все того же восемнадцатого числа на север потянулись длиннющие обозы. Австрийцы потащили с собой все, что можно было увезти гужевым транспортом; впрочем, им в этом никто и не препятствовал.

Что же касается болгарской армии, то ее главной целью было отрезать третью турецкую армию в Македонии от второй, защищающей подступы к Стамбулу, а также занять ключевые пункты, которыми являлись Салоники и Скопье. При этом сербы, целью которых на первом этапе была Косово и Митохия, должны были присоединиться к болгарскому наступлению на сутки позже. Первые же бои показали туркам, что болгарская армия значительно опаснее болгарских же четников. Да, на ее вооружении почти не было специальных горных пушек, но их с успехом заменяли минометы. А если бой шел на относительно ровных участках местности, то в дело тут же вступали поставленные Россией трехдюймовки, шквалом шрапнели выкашивающие ряды турецкой пехоты. Штыковые атаки болгарской армии случались нечасто, но уж если это происходило, то турецкое подразделение истреблялось до последнего человека, пощады не было никому. К тому же нередко в самые горячие минуты боя откуда-то с тыла турецкие позиции атаковали болгарские четники, что в большинстве случаев приводило к беспорядочному отступлению или даже бегству османских солдат.

Если в Македонии наступление болгарской армии развивалось довольно быстро, имея перед собой решительные цели, то во Фракии болгарские части продвигались вперед медленно, осторожно, наощупь обходя фланги Андрианопольской группировки турецкой армии. Константинополь, если его доведется брать болгарской армии, царь Борис оставил себе на сладкое – на тот момент, когда болгарская армия полностью съест и первое, и второе блюда нынешнего банкета. После разгрома третьей турецкой армии и полного освобождения всей территории Македонии болгарское командование рассчитывало сосредоточить в восточной Фракии группировку, по силе многократно превосходящую противостоящие ей турецкие войска. А там, глядишь, и русские братушки подтянутся.