В Болгарии мобилизация, как и в Сербии, идет спокойно и по плану. Из всех стран Балканского Союза она выставляет самое большое войско и берет на себя основные тяготы войны, поскольку именно против нее стоят три турецких армии из четырех. Вячеслав Николаевич говорит, что у некоторых может возникнуть желание обмануть братьев-болгар, и в то время как они ведут тяжелые бои с главными вражескими группировками, продвинуться на незапланированные рубежи, после чего заявить: что с бою взято, то свято. Греки очень не хотят отдавать болгарам Салоники, а некоторые наши сербские политики – вообще всю Македонию. Зачем она им – при том, что большая часть населения хочет именно в Болгарию, – мне решительно непонятно. Правда, наших политиканов способен удержать в узде господин Диметриевич, который, сталкиваясь с действительно серьезными людьми, сам становится серьезен до невозможности, а вот со стороны греков юному царю Борису следует ждать разных пакостей.

– Не надо бояться за Бориса, – в ответ на мое беспокойство сказал господин Бережной, – рядом с ним адмирал Ларионов, а с ним греки не забалуют. Государь-император уже дал ему разрешение отрывать нарушителям конвенции руки, ноги и головы. Так что Салоники кое для кого могут быть чреваты летальным исходом.

– И что, – спросил я, – из-за Салоник ваш император готов начать войну с Грецией?

– Ну как войну, – пожал плечами мой собеседник, – пара внезапно скончавшихся греческих генералов – это еще не война. А если в провокации окажется виновен сам греческий король, то его, как минимум, заставят извиниться и попрощаться со Смирной, а как максимум, он будет отловлен спецгруппой известного тебе Николая Бесоева и представлен пред светлые очи царя царей для высказывания родственного порицания. А порицать государь-император Михаил Александрович умеет. Впрочем, у нас с тобой в это время будут другие заботы: сражение в Галиции и штурм Карпатских перевалов. Занятие, скажу тебе, не для слабонервных.

– Вячеслав Николаевич, – неожиданно спросил я, – а каковы они – войны в будущем?

– В условиях, когда весь мир может быть сметен в мусорное ведро всего одним ударом, причем с любой из сторон, – назидательно сказал мой собеседник, – войны становятся похожими на то, что сейчас творится в Македонии. Вялотекущие конфликты, надоевшие всем как застарелая мозоль. В крайнем случае можно допустить образование никем не признанного македонского государства, тяготеющего, например, к Болгарии или к Сербии. А еще лучше – двух или трех. Чтобы и не вашим, и не нашим.

– Наверное, как раз по этой причине ваши люди чувствуют себя в Македонии как рыба в воде? – сказал я. – Вон, Николай Бесоев ходит туда как к себе домой и по приказу вашего царя делает больно то туркам, то греческим македономахам.

– И это тоже, – кивнул Бережной, – только у этого метода довольно ограниченный срок годности. Если применять его без оглядки на реальность, то можно обнаружить, что люди забыли, за что они дерутся и ради кого. Сейчас мы пытаемся воспользоваться политическим наследием еще одного уроженца тех мест, Александра Филипповича Македонского, который заповедовал рубить такие хитрые узлы отточенной сталью.

– И что будет потом, – спросил я, – когда все узлы будут разрублены? Ведь тогда, как я понимаю, на Балканах начнет закручиваться новая интрига, которую затеют те, кого ваш император обделил при дележке добычи или вовсе не дал сладкого.

– А ты сам что думаешь? – спросил Бережной. – Ты ведь будущий сербский король – а значит, голова дана тебе не только для того, чтобы по будням носить на ней фуражку, а по праздникам корону.

– Я думаю, – напуская на себя важный вид, сказал я, – что Сербия, Болгария и Черногория непременно должны вступить в Континентальный альянс, потому что интриговать против этого государства может только безумец…

Сказав это, я вдруг поймал себя на мысли, что мне легко говорить с господином Бережным. Он такой же, как я, и между своими никогда не допускает лукавства или двойных смыслов.

– Две поправки, Георгий, – сказал он, – во-первых, Континентальный Альянс – это союз государств, не затрагивающий их внутреннего устройства. Таможенный и Пограничный союзы, обеспечивающие свободу движения людей и товаров, являются свободным дополнением к соглашению о Континентальном Альянсе. Во-вторых – кроме названных тобой стран, в Континентальный Альянс следует включить Румынию, Венгрию и Богемию. Это сделает его территорию замкнутой и самодостаточной. Но, впрочем, об этом говорить пока рано. Сначала требуется урегулировать Австрийский Вопрос.

И мы продолжили готовиться к «урегулированию», ибо погрузить в эшелоны все необходимое в бою имущество оказалось не самым простым делом. Помогая господину Бережному в качестве адъютанта, я вдруг понял, что война – это не столько героические атаки под ураганным огнем врага, сколько тщательная подготовка и точный расчет. Если голова нужна вам только для того, чтобы носить на ней корону, то, будьте добры, выкиньте ее в кусты. Корону прекрасно можно напялить и на шляпную болванку, и сидеть на ней она будет даже лучше, чем на голове.

И кстати, обе мои телохранительницы снова со мной. Теперь они не в образе невинных гимназисток, а в офицерской форме со всеми положенными регалиями. И в таком облачении они тоже чудо как хороши. И, кстати, Фео, чуть покраснев, призналась мне, что госпожа Антонова представила их обеих моей невесте Ольге Николаевне и получила с ее стороны высочайшее одобрение. А я теперь должен подумать, с каким видом я буду представлять своих «сестренок» моим родным. В первую очередь – сестре Елене, красавице и умнице, а уж потом отцу. Хотелось бы, чтобы все прошло наилучшим образом, хотя впереди у нас еще очень длинный путь до Белграда.

16 июня 1908 года. Российская империя. Тифлисская губерния, Ахалцихский уезд, поселок Аббастумани, горная обсерватория Санкт-Петербургского университета.

Временный директор обсерватории профессор Аристарх Аполлонович Белопольский.

Вызов в ужасную Новую Голландию, случившийся в начале марта, на первых порах до глубины души потряс милейшего Аристарха Аполлоновича, который, помимо того что являлся ученой звездой мировой величины, еще и обладал всеми достоинствами и недостатками, свойственными русскому интеллигенту. А это существа нервные, пугливые как мимозы, и крайне не любящие власть – она представляется им эдаким ледяным сквозняком, стремящимся разрушить их уютный мирок. Позвольте, господа, ведь я же ничего не сделал, разговоры-с с коллегами не в счет, потому что их к делу не подошьешь… Да и не было в них ничего предосудительного-с – так, интеллигентское брюзжание по поводу недостаточного финансирования чистой науки на фоне огромных военных расходов и еще больших затрат на заигрывание с темной массой фабрично-заводских рабочих и крестьян-лапотников…

Но в Новой Голландии профессора Белопольского со всей возможной вежливостью направили не к подполковнику Тугарину, что занимался возбудителями противогосударственных настроений (Как же, наслышаны-с!), а прямо к товарищу (заместителю) самого начальника этой ужасной Тайной Канцелярии, к единственной в России женщине-генералу госпоже Антоновой. О ней Аристарх Аполлонович тоже был премного наслышан. Эта особа, не имея никакого ученого звания, время от времени читала в Санкт-Петербургском университете лекции по политологии и прикладной геополитике, со свободным посещением. В дни, когда это случалось, в аудитории яблоку упасть было негде, а студенты, разбившиеся на яростных сторонников преподанных теорий и не менее яростных противников, потом целыми днями только об этом и говорили. Примерно то же, только более простыми словами, госпожа Антонова излагала в Санкт-Петербургском собрании фабрично-заводских рабочих, и те слушали ее с таким же вниманием, что и господа студиозусы. Сам профессор Белопольский от политических и общественных наук стремился держаться подальше, а потому означенных лекций не посещал даже из любопытства и просил в его присутствии не заводить разговоров на эти темы. Астрономия же, господа, значительно интересней.

И вот он в кабинете госпожи генерала. Означенная особа оказалась моложавой дамой неопределенного возраста; от нее веяло холодом, и вся она напоминала глыбу льда – даже взгляд ее, казалось, способен заморозить. Кабинет же оказался обставленным с простотой, граничащей с минимализмом. Основу дизайна составляли: крытый зеленым сукном длинный Т-образный стол с двумя телефонами и письменным прибором на начальственном конце, массивные мягкие стулья и несгораемый шкаф. И только большой глобус в углу, да шкафы с книгами, подобно солдатам выстроившиеся вдоль стен, выбивались из общего впечатления – будто тут обитает не царский держиморда и душитель свободы, нацеленный на то, чтобы держать и не пущать, а какой-нибудь крупный ученый: географ, геолог, и в то же время экономист.