Но вернусь к тем годам, когда мы отдыхали в Доме творчества в Комарово. По вечерам мы собирались в какой-нибудь комнате второго дома: Андрей Мыльников с женой Аришей — изящной балериной со смуглым матовым лицом, Александр Эдуардович Блэк, мы с Викой, Абрам Каганович — элегантный остроумный искусствовед, с которым мы очень дружили, заходил еще кто-нибудь, и начиналась общая беседа.

Это не было похоже на сегодняшний трёп. Конечно же, главным действующим лицом был Мыльников — блестящий рисовальщик, прекрасный мастер, которому были подвластны все секреты живописи. Одним из самых замечательных произведений в послевоенные годы была его дипломная работа «Клятва балтийцев» — большое трагическое полотно, которое находится сейчас в музее Академии художеств.

Андрей — широко образованный человек, блестящий оратор, великолепный педагог. Я присутствовал на всех съездах художников СССР и России, когда, как правило, большинство художников, не выдерживающих длинных официальных речей, уходили из зала заседаний и толпились либо в вестибюле, либо в буфете. Но как только по динамикам доносилось: «Слово предоставляется Андрею Андреевичу Мыльникову», зал мгновенно наполнялся.

Вообще о съездах надо рассказать особо. Первый съезд художников СССР проходил в Кремле, в большом зале заседаний, хорошо известном по фотографиям и кинофильмам. В этом зале с трибуны выступал Сталин и его соратники, а потом Никита Хрущев. Обслуга Кремля во время съезда художников была в полной растерянности. Они привыкли, что во время различных съездов — хлеборобов, учителей, передовиков производства, не говоря уже о партийных съездах, — в Кремле царил порядок. Делегаты обычно ведут себя дисциплинированно: после звонка, означающего начало заседания, все чинно приходят в зал. Фойе и буфеты пустеют.

Во время съезда художников — все наоборот. Оратор выступает в полупустом зале, основная масса художников находится в буфете или фойе, где ведутся шумные дискуссии. Кто-то принес с собой выпивку, где-то пьют прямо из горлышка. Пустые бутылки рассовывают по всем углам Грановитой палаты… Желающие выступить в прениях не подают записки в президиум, не ожидают терпеливо, когда им предоставят слово, а выстраиваются в длинную очередь перед трибуной. Выступающие не читают по бумажке и не выдерживают регламента.

После завершения заседаний на торжественном банкете по поводу окончания съезда помощник коменданта Кремля жаловался, что он обнаружил: в зале заседания тринадцать наушников срезано — а наушники тогда были большой редкостью, и ими был оснащен только зал заседаний Кремля.

Похоже, что начало демократических преобразований было положено во время Первого съезда Союза художников СССР.

Я присутствовал на всех съездах, но в памяти осталось только несколько ярких выступлений — Мыльникова, Моисеенко и, пожалуй, Пластова, который рассказывал, как он писал этюды у себя в деревне, а стоявшие за его спиной мужики спрашивали:

— Ну, и сколько же тебе за такую картину платят?

— По пять рублей, — отвечал Пластов, понимая, что если он назовет настоящую цену, то его односельчане придут в ужас.

Мужики постояли-постояли, покачали головами и, тяжело вздохнув, сказали:

— А ведь все с нас!

Выступления Мыльникова были всегда острыми, эмоциональными и очень выразительными по форме. Он не стеснялся высказывать мысли, если они даже расходились с официальной точкой зрения. Он мог один поднять руку и проголосовать против всех, если был не согласен с решением по какому-либо вопросу. При этом он прекрасно знал историю искусства и всегда старался выступать в защиту классического наследия.

Как-то после того, как он сделал занавес в Кремлевском дворце с известным профилем Ленина, Косыгин пригласил его сделать роспись в Казаковском интерьере. Несмотря на то что это было очень почетное задание, Мыльников отказался, объяснив, что современная живопись не должна портить классический зал.

Много лет мы проработали с ним в президиуме правления Ленинградского союза художников. Мне всегда было интересно слушать его выступления на собраниях, на приеме выставок, его соображения по проблемам искусства и его оценку отдельных работ.

Интересно было наблюдать за спорами между двумя самыми крупными художниками — Мыльниковым и Моисеенко. Они всегда придерживались противоположных точек зрения. И оба были очень убедительны.

Моисеенко не был, если можно так сказать, консерватором в вопросах искусства! Он позволял своим студентам (а оба художника были руководителями творческих мастерских) заниматься поисками формальных цветовых решений, он был более эмоционален и не столь прагматичен, как Мыльников. На его выступлениях на съездах художников зал заседания также забивался до отказа. Мыльников всегда был уверен в своей правоте, а Моисеенко всегда сомневался. Высказав мнение по поводу какой-нибудь работы, он говорил мне тихонько:

— А может быть, я не прав?

Во время войны Моисеенко попал в плен, и, мне кажется, оттого — во всяком случае, в первые годы после возвращения в институт, когда он вернулся для защиты дипломной работы, — он чувствовал какую-то неуверенность в своей судьбе.

Только на одной из последних персональных выставок, которая проходила в Русском музее, там впервые экспонировалось несколько глубоко трагических композиций, рассказывающих о судьбе пленных солдат.