— У меня достаточно много работ, из которых я мог бы сделать интересную выставку в Союзе художников, — говорил Альтман своим квакающим голосом, — но это, сами понимаете, невозможно.

Альтман носил элегантный твидовый пиджак, рубашку в розовую клетку, галстук-бабочку, в руке трость. Избавиться от французского грассирования он никак не мог. Небольшого роста, со смуглым выразительным лицом, в больших роговых очках, он резко отличался от любимых нашей властью «посконных» и «домотканных» русопятых художников.

Как-то, несколько лет спустя, когда я был уже заместителем председателя Союза художников, я зашел в его крохотную мастерскую на переходе от дома Союза художников в художественный фонд, которую ему предоставила театральная секция. Альтман сидел посреди мастерской и обрабатывал стамеской круглую доску. По стенам друг на друге стояли макеты декораций к спектаклям.

— Что вы делаете? — поинтересовался я.

— Табуретку. Надо же чем-нибудь заниматься.

«У меня нет звания, но у меня есть имя», — с усмешкой говорил он. Альтман знал себе цену. К моему стыду, я был тогда уже заслуженным художником РСФСР.

Однажды я встретил его у дверей партбюро союза. Он не решался войти туда. В руке Альтман держал напечатанный на машинке официальный бланк.

— Здесь написано что-то по-немецки. Переведите, пожалуйста.

Это было официальное письмо из немецкой Академии искусств, где сообщалось, что он избран там почетным членом.

Я подозреваю, что он уже сам перевел этот текст. Когда я сообщил об этом факте нашему руководству, никого это не заинтересовало. Не помню точно, но мне кажется, что его даже не поздравили.

Через пару лет ему с большим трудом разрешили сделать выставку в большом зале Союза художников. Альтман очень волновался. Каждое утро звонил мне домой, для того чтобы решить какую-нибудь очередную проблему: то развесчиков не было, то вдруг выяснялось, что не успевают подготовить каталог, то забыли вовремя заказать пригласительные билеты. Я всячески старался помочь ему. В результате выставка состоялась. Единственное, чего не удалось добиться, — это перекрасить по его просьбе в зеленый цвет унылые серые холсты, на которые обычно вешали живопись.

Очередь на его выставку выстроилась почти от Исаакиевской площади. Во время ее экспонирования большой выставочный зал был забит посетителями. Такого в Союзе художников не могли припомнить за многие годы существования выставочного отдела.

Где-то дома у меня лежит каталог этой выставки с надписью Альтмана и его собственной эмблемой: инициалами. Такая же эмблема вырублена на небольшой надгробной стеле в Комарово на кладбище, где похоронен Альтман, неподалеку от могилы Анны Ахматовой, чей портрет его работы широко известен.

Находясь в Голландии в маленьком деревянном доме, где жил Петр Великий, который приехал в эту страну изучать корабельное дело, Наполеон нацарапал свинцовым карандашом на стене крохотной комнатки: «Большому человеку — ничто не мало».

Одному из крупных русских художников воздали должное лишь после его ухода. Мне же остается только вспоминать о том, как в середине пятидесятых годов в нескольких километрах от Комаровского кладбища мы вместе с Викой и Натаном Исаевичем гуляли по пустынному берегу Финского залива.

Тогда еще была жива и Ахматова.

Конечно же, в те невеселые годы имело значение именно то, что ни Альтман, ни другой замечательный художник — Константин Иванович Рудаков — не были членами партии. Возможно, если бы они и захотели во имя карьеры вступить в партию, их все равно бы не приняли, поскольку Альтман несколько лет жил в Париже и не был апологетом соцреализма, а у Рудакова сын оказался в плену и жил в Англии. У меня нет никаких сомнений в том, что, если бы им и предложили вступить в партию, они бы в ужасе отказались.

А мне предложили вступить в партию в январе 1942 года. Город был окружен, никто не знал, займут ли его немцы или нет. Готовились даже планы (об этом сейчас почему-то не вспоминают) на крайний случай перевести основные учреждения на правый берег Невы, а левый оставить немцам и продолжать обороняться. Я знаю об этом потому, что для госпиталя, где работал мой отец, уже подбирали подходящее помещение.

И вот в этой ситуации меня вызвал к себе наш комиссар полка, и мне предложили вступить в партию так же, как и большинству солдат нашего полка.

Во-первых, комиссару отказывать не положено. А во-вторых, — и главное, — мне казалось тогда, что я совершаю героический подвиг. Враг, как тогда писали, «у ворот», нас всех возьмут в плен, а я вот ничего не боюсь. Мало того что я еврей, так я еще буду и коммунистом. Таких немцы расстреливают сразу. Правда, таким храбрым кандидатом в члены партии я был только до 1 мая 1942 года. Готовясь к праздникам, мы, не очень умея, в общем-то, это делать, решили вымыть полы в комнате, которую занимали. Опыт оказался очень неудачным: мы развели страшную грязь и вечером, не закончив уборку, решили развлечься.