Он был мягче Мыльникова, наверное, добрее, его произведения носили более эмоциональный характер, хотя тематика его картин была иногда более патриотичной, чем у Мыльникова: «Красные пришли», «Ковпак» и другие. Но я не исключаю, судя из моего опыта, что война для тех, кто прошел ее, оставалась на долгие годы основ ной темой в работе.

На съездах любили слушать и выступления ленинградского художника Ярослава Николаева. Ярослав Сергеевич, так же как Мыльников и Моисеенко, был беспартийным, выступал очень эффектно и остроумно. Пожалуй, не так глубоко, как Мыльников и Моисеенко, но слушать его было интересно.

Николаев во время блокады писал замечательный, глубоко трагичный автопортрет. Я сам пережил блокаду и хорошо помню выражение глаз умирающего от голода и замерзающего человека. Этого одного портрета, на мой взгляд, достаточно, чтобы считать Николаева большим мастером.

Он всегда поддерживал прогрессивные начинания в искусстве молодых художников. Был он худ, высок, обладал артистической внешностью, чем-то напоминал белогвардейского офицера. Уже после его смерти появилась версия, трудно доказуемая из-за отсутствия документов, которые, если и были, скорее всего, уничтожены, а живых свидетелей, естественно, не осталось. А версия такая: будто Ярослав Сергеевич был побочным сыном великого князя Николая Николаевича. То, что у князя был побочный сын, художник Ярослав, доподлинно известно, да и даты рождения совпадают.

Как-то мне позвонили с телевидения и попросили найти для выступления какого-нибудь художника, который принимал участие в Гражданской войне. Я сразу же вспомнил о Николаеве. На следующий день я встретил его в коридоре Союза художников.

— Ярослав Сергеевич, не могли бы вы в пятницу выступить на телевидении и рассказать что-нибудь о Гражданской войне? — я знал, что он любил выступать, и надеялся, что и на этот раз Николаев не откажется.

— С удовольствием, — не раздумывая ответил он.

Я рассказал, как попасть на студию, кто его будет там встречать, и попрощался с ним. Уходя, я обернулся и вдогонку крикнул:

— Только возьмите паспорт, иначе не пустят.

— Григорий Данилович, — крикнул он издали, — паспорт я возьму. Но ничего, что я в то время выступал на стороне барона Унгерна?

Выступление, разумеется, не состоялось.

Съезды были хороши и тем, что на них встречались художники из самых отдаленных городов страны, запросто говорили с мэтрами в непринужденной обстановке на банкете и в буфетах.

На Втором съезде художников меня избрали в правление Союза художников СССР. Банкет был организован в громадном роскошном Георгиевском зале. Вдоль всего зала стояли длинные столы, уставленные напитками и закусками. Часть зала была отгорожена для членов правления и правительства. Туда никого из чужих не пускали. Не пустили даже моего друга Виктора Цигаля, который хотел только чокнуться со мной и поздравить.

Мы стояли вчетвером около крайнего столика с братом Виктора, замечательным, умным, талантливым скульптором Володей Цигалем. Третьим был Леонид Ильич Брежнев. Не помню, кто был четвертым.

Брежнев тогда был только членом ЦК — молодым, веселым и даже симпатичным. Вино кончилось у нас очень быстро.

— Леонид Ильич! Что делать? Вино кончилось, — сказал Володя Цигаль.

— Сейчас будет, — сказал Леонид Ильич, махнул рукой, и стол мгновенно заставили бутылками.

Закуски и напитки в отгороженной части зала, где и мне довелось находиться, отличались изысканностью.

Правда, и в основном зале на столах всего было вдоволь. На центральном столе, возле которого стояла Фурцева, лежал громадный омар. Я омаров никогда не ел, и очень хотелось попробовать, но таких желающих было очень-очень много, и мне пробиться не удалось.

Все последующие приемы проходили более скромно и более официально в банкетном зале нового здания, построенного в Кремле, и запомнились только тем, что, как только мы наливали по «первой рюмке» какого-нибудь напитка, бутылки мгновенно сметала со стола обслуга — молодые крепкие парни в черных костюмах. Допроситься их вернуть бутылки было невозможно. То ли они заботились о том, чтобы не было пьяных, то ли — что, скорее всего, соответствовало действительности — заботились о себе.