— Можно, я буду пить из вашей рюмки, а моя все время будет полной? А то Боря меня ругает. (Боря Мессерер — ее муж.)

Она читала замечательные стихи, написанные ею в больнице. Приходили Нагибин, Гейченко, Толубеев-отец, Кирилл Лавров.

Ариша накрывала стол, а потом все, как зачарованные, слушали Андрея. Его рассуждения об искусстве, религии, политике. Краснощекий, седобородый, он сидел за дубовым петровским столом на фоне дубового же старинного буфета, и казалось, что конца таким счастливым дням не будет…

Но всему приходит конец. Гости теперь к нему не ходят, да он и не хочет никого видеть.

Он вполне естественно завидует молодым. Я, честно говоря, тоже завидую. Но у Андрея эта зависть приобретает иногда забавные формы. Я говорю ему:

— Андрей, как хорошо, что Академия художеств начала платить действительным членам и членкорам приличную стипендию.

— Конечно, хорошо, — говорит Андрей, — но я завидую молодым. Сколько времени осталось мне получать эту стипендию? А молодым хорошо — они будут получать ее еще много лет.

Он и раньше, бывало, говорил мне по разным поводам: «Вот тебе-то хорошо!» — хотя в это время мне бывало много хуже, чем ему.

Ему сейчас много лет, а я помню его, когда он играл в баскетбол, был подвижным, энергичным. Это было, страшно подумать, шестьдесят лет назад! Но и тогда, в юности, и сейчас он остается яркой личностью со своими принципами, убеждениями и умением отстаивать свою позицию.

Андрей построил великолепную по тем временам дачу в ста двадцати километрах от Ленинграда — величественный бревенчатый дом, как строили в древние времена, обнесенный открытой галереей со всех сторон, чтобы можно было обороняться от наступления противников. Дом возвышается над громадным пустынным и довольно бурным озером. Мы несколько раз приезжали к нему. Наша дача по сравнению с его — курятник. При доме Андрея было еще несколько построек: столовая с замечательным дубовым буфетом с керамическими вставками. Почти всю площадь основного дома занимает прекрасная мастерская с огромным окном во всю стену, выходящим на бурное озеро. Казалось бы, чего лучше?

— Замечательный у тебя дом, — говорю я Андрею.

— Да, замечательный, но тебе-то лучше — ты на сорок километров находишься ближе к Ленинграду.

В этом весь Андрей. Он может публично, при большом скоплении народа произнести много оскорбительных слов в адрес какого-нибудь художника, а вечером позвонить ему домой и сказать: не обижайся, мол, я совсем не то имел в виду и не хотел тебя обидеть, так получилось случайно. Но это услышит только сам потерпевший, тогда как пламенная уничижительная речь навсегда останется в памяти присутствовавших. Я знаю за ним многие поступки, после которых остается неприязнь и обида. Может быть, нужно на это закрыть глаза. Ведь у каждого крупного мастера — свои недостатки.