У всех он вызывал симпатию. Его всюду приглашали, вызывали на всевозможные заседания, не давали спокойно работать в мастерской. Общественные дела, встречи, приемы… А тут еще появился маленький внук Андриан, которого он очень любил и с которым гулял по утрам в нашем дворе.

Помню, как трехлетний Андрианчик засовывал в карман Мишиной новой дубленки рыхлый снежок, а Миша робко просил его:

— Ну не надо, не надо. — Но сопротивляться Андриану он был не в силах, и снежок таял в кармане.

Однажды в Союз художников позвонили из какой-то конторы. Я поднял трубку.

— Мы хотели бы пригласить Аникушина на встречу с жильцами нашего дома.

Я представил себе, что будет, если жильцы каждого дома будут приглашать Аникушина.

— К сожалению, Аникушин очень занят и вряд ли сможет прийти, — сказал я. Через некоторое время в правлении Союза появился Аникушин.

— Я тебя спас от ненужной встречи с жильцами какого-то дома, — сказал я в полной уверенности, что сделал доброе дело.

Аникушин поморщился.

— Зря, — сказал он, — я бы с удовольствием пошел к ним. Как-то неудобно отказываться.

Он никому не мог отказать. Кому-то он заказывал билеты на поезд, помогал положить в больницу тещу малознакомого художника, ходил по инстанциям, чтобы кого-то прописать, кому-то выхлопотать жилплощадь. А сколько времени тратил он на Союз художников! Бесконечные заседания правления и президиума, выставкомы, художественные советы. Не говоря уже о том, что ему часто приходилось ездить в Москву на заседания правления Союза художников СССР, России, президиума Академии художеств, членом которых он, естественно, был. А если учесть бесчисленное количество гостей, наших и иностранных, которые потоком шли к нему в мастерскую, чтобы встретиться со знаменитым скульптором, поговорить с ним, сфотографироваться… Я удивляюсь, как ему удалось создать так много произведений.

Миша был абсолютно естественным и искренним человеком. Я заметил за ним только одну забавную человеческую слабость: когда, например, я ожидаю посетителей в мастерской, то стараюсь быстрее сбросить с себя рабочую одежду и переодеться в нормальный костюм, а Аникушин, наоборот, мгновенно снимал галстук и напяливал на себя запачканную глиной рабочую куртку. Может быть, ему хотелось, чтобы люди видели, что он все время работает, а может быть, хотел, чтобы посетители поняли, что его оторвали от творчества и что надо побыстрее оставить его в покое.

А работал он с упоением. Чертил на глине одному ему понятные линии, находясь вплотную к работе высоко на лесах, прекрасно представлял себе, как это будет смотреться на расстоянии и снизу. Это удивительное и редкое качество. Лепил он быстро, красиво и выразительно. На каждом этапе — в начале, в середине и в конце — на его работу приятно было смотреть. Даже маленькие эскизы и варианты к памятникам, которых он делал бесчисленное множество, являются законченными произведениями искусства.

От своих студентов в институте имени Репина он требовал твердо следовать натуре, а сам где-то заострял, где-то преувеличивал и преодолевал ту грань, после которой скульптура «просто» превращалась в произведение. По каким-то только ему свойственным деталям, по манере лепки его работы всегда можно отличить от произведений других скульпторов. А это значит, что он узнаваем и что, бесспорно, занял самостоятельное место в искусстве. Главное отличие его работ — это поэтичность образов, артистическое выполнение. Как будто все сделано на едином дыхании, а на самом деле он бесконечно переделывал работу.

Не все знают, что памятник Пушкину для Ленинграда, который он выиграл в результате двух туров конкурса, он лепил дважды. Первый вариант, принятый всеми художественными советами и комиссиями, он выставил в гипсе в Александро-Невской лавре на площадке перед моей тогдашней мастерской. Потом случилась поездка в Италию. Вернувшись, он за три месяца вылепил новую фигуру, немного меньше первой и значительно превосходящую ее по художественным достоинствам. Эта вторая фигура и стоит теперь на площади Искусств перед Русским музеем. Одной из лучших работ Аникушина, на мой взгляд, является «Пиета», стоящая в середине монумента «Героическим защитникам Ленинграда». Предельно выразительная трагическая многофигурная композиция достойна встать в один ряд с самыми значительными произведениями скульптуры двадцатого века. Жаль, что Аникушину не разрешили установить замечательный символ, который завершил бы всю композицию памятника, — золотого мальчика, стоящего в середине разорванного кольца, — олицетворение будущего, во имя которого и совершен этот подвиг. Сложнейшие группы, установленные по обе стороны разорванного кольца, производят, к сожалению, несколько суетливое впечатление, когда просматриваются на ходу издали или из окна машины. При близком рассмотрении видно, с каким блестящим мастерством они вылеплены.

Не знаю, сколько десятков лет он работал над памятником Чехову для Москвы. Не знаю, сколько эскизов, вариантов, метровых и двухметровых моделей выполнено им в процессе работы над этим памятником. Но вижу, что большинство из них являются подлинными произведениями искусства и могут существовать как законченные произведения самостоятельно. К несчастью, он не дожил до установки памятника Чехову в Москве.