— Как только напишу, я позвоню тебе.
Я пошел домой, открыл входную дверь, и тут же раздался телефонный звонок. Я услышал в трубке высокий голос и своеобразный Мишин говорок:
— Милай! Забирай статью. Я уже написал.
Вот так быстро и легко он работал. Эта кажущаяся легкость никак не отражалась на глубине его поэзии. Особенно сильными, на мой взгляд, были его последние стихи, написанные незадолго до смерти.
Зеленый пояс Славы, проходящий по линии обороны Ленинграда, был задуман Михаилом Дудиным в 1975 году. По его идее на этом поясе в местах наиболее сильных боев должны были быть установлены памятники. В те годы нельзя было допустить, чтобы такой серьезный замысел принадлежал какому-то одному человеку. И я помню, что как-то сразу имя Дудина перестали упоминать, а в официальных сообщениях начали появляться слова о том, что идея создания пояса Славы вызрела «в народных массах и была воплощена в жизнь решением партии и правительства».
Я рассказал Дудину о сохранившейся у меня листовке защитников Ханко.
— Береги ее, — сказал мне Михаил. — Это очень редкая вещь. Таких листовок почти не осталось.
Как память о войне и о двух фронтовиках, замечательных людях — художнике Борисе Пророкове и поэте Михаиле Дудине, — я хранил этот листок бумаги у себя долгое время.
А теперь, когда мне уже восемьдесят и ни Дудина, ни Пророкова давно нет на этом свете, я отдал эту листовку моему сыну Саше: пусть хранится у него.
Мой первый педагог: Виктор Александрович Синайский
Виктор Александрович Синайский был первым моим педагогом в институте. Небольшого роста, коренастый, подслеповатый, он был верным последователем школы Матвеева. Виктор Александрович обладал удивительным чувством пластики, понимания скульптурной формы и вкусом. Все эти качества невозможно усвоить за годы учебы. Это врожденные качества, как талант: либо он есть, либо его нет. Безусловно, эти качества можно развивать под руководством опытных педагогов, но основа должна быть врожденной.
Сам Виктор Александрович создал очень немного работ, видимо, полностью посвятив себя педагогической деятельности. А ведь начинал он великолепно. Я еще помню замечательный гранитный бюст Лассаля, который стоял на Невском проспекте возле Думы.
Зачастую судьба произведений, как я уже не раз писал, зависит не от их качеств, а от изменения политической ситуации, в результате которой с лица земли исчезают монументальные произведения, замечательные памятники архитектуры, иконы, которым цены нет. Причем исчезают они не в результате исторических катаклизмов — землетрясений, наводнений, войн, — а по воле мелких руководителей или политических деятелей, имена которых давно всеми забыты. Потом появляется новая власть и начинает восстанавливать по случайно сохранившимся фотографиям или архивным документам то, что было разрушено. Я уж не говорю о потере подлинности и аромата времени, без которого пропадает прелесть старины во вновь созданных «новоделах». Примеров тому сегодня так много, что о них нет смысла говорить.
Лассалю Синайского повезло. Его перенесли в Русский музей, и тем самым он сохранился по сей день. Другие работы Синайского, на мой взгляд, не представляют никакого интереса: это несколько пионеров, которые стояли в Доме ленинградской торговли (правильно было бы назвать: Ленинградский дом торговли. Но это тоже один из абсурдов того времени: ЛДТ почему-то ассоциировали с инициалами Льва Давидовича Троцкого, и магазин назвали ДЛТ). Пионеры, я их еще помню, простояли некоторое время, а потом при очередной реконструкции ДЛТ их выбросили.
В конце жизни Синайский, думаю, не без помощи своего зятя, председателя Союза архитекторов Сергея Сперанского, выполнил для Большого проспекта Петроградской стороны большой унылый памятник Добролюбову. Синайский очень старался использовать все свои знания в области пластики и формы, но в решении больших памятников вступают в силу и другие факторы, которым не учат в институте. И все бы ничего, но позади памятника находился книжный магазин, и на крыше этого здания установили громадную световую рекламу: «Покупайте книги». Добролюбов с вытянутой рукой, держащей книгу, приобрел совершенно другой смысл…
Но педагогом Синайский был великолепным. Для него не существовало никаких отвлекающих моментов — складок, атрибутов. Он требовал построить фигуру так, чтобы она твердо стояла на ногах (желательно на одной опорной ноге), чтобы торс точно входил в таз и т. д. и т. п. Фигура должна была быть со всех сторон гармонично построена и выражать то состояние, которое автор хотел в нее вложить. Синайский был похож на Чистякова: так же, как и он, выполнил мало творческих работ, но был блистательным педагогом. Многие поколения скульпторов, которые начинали учиться у него, в том числе и я, должны быть благодарны ему за отличную школу и за основы овладения мастерством скульптора.
Тогда, да и сейчас, в Академии художеств существовала система, при которой на первых двух курсах, не считая общеобразовательных дисциплин, учились у одного педагога, а с третьего курса могли выбирать мастера, руководившего творческой мастерской, в зависимости от своего желания для продолжения учебы. В те годы были три творческие мастерские: Манизера, Лишева и Матвеева. Матвеев, кроме того, считался заведующим кафедрой скульптуры, но, поскольку жил в Москве, приезжал в Ленинград крайне редко. Ведя первые и вторые курсы, Синайский в отсутствие Матвеева, который, кроме всего, был крайне немногословен, доступным языком объяснял нам азы пластического искусства.
Мои педагоги в институте на старших курсах
Помню, как однажды Матвеев приехал в Ленинград и в сопровождении Синайского и своего ассистента Б. Е. Каплянского начал обходить курсовые работы студентов, специально для него выставленные рядком на подметенном полу мастерской. Матвеев, как всегда, не произнося ни слова, внимательно рассматривал наши наивные композиции и слабенькие портреты. Внезапно он остановился перед моим портретом натурщика, долго смотрел на него, потом своей палкой, с которой никогда не расставался, несколько раз шлепнул по глиняной голове — сверху по затылку — и ушел, не сказав ни слова. Что бы это значило, мы понять не могли, но на всякий случай срезали тонкий слой глины с головы со следами палки Матвеева и сохранили на память.
На следующий день Каплянский объяснил человеческим языком, что Матвеев считает, что голову сверху надо немного убрать.