Что-то с памятью моей стало…

Через год после женитьбы мы с Викой поехали по путевке художественного фонда в Дом творчества в Комарово… А может быть, это было не через год, а через два или даже три. Удивительная вещь — человеческая память!

Я не могу вспомнить, в каком году мы поехали отдыхать после нашей свадьбы, но зато точно помню, что, когда мне было три года и мы с родителями жили в Баку, нашего дворника звали Эйнула.

В Петрограде тогда было очень голодно, и родители поехали в гости к знакомым в Баку, где было тогда всего вдоволь, да там и задержались. Я, таким образом, родился в Баку и хорошо помню наш дом и дворника Эйнулу.

Я ни разу не видел его подметающим двор. Эйнула целыми днями возлежал на подушках посреди покрытого асфальтом двора и курил наргил. Рядом с ним босоногие мальчишки играли в «маялку», подбрасывая сшитую из тряпок лепешку ногой, и громко считали по-азербайджански, сколько раз кому удастся не уронить «маялку» на асфальт. Эйнула не обращал на них внимания.

— Бир, екю, дорт, беш, алты, етды, сакиз…

«Сакизом» еще называлась какая-то разновидность восточных сладостей, которую на углу нашего дома продавал заросший черной щетиной тощий азербайджанец. На груди у него висел деревянный лоток с разнообразными восточными сладостями, и среди них лежала самая дешевая, стоившая двадцать копеек, ириска, которая называлась «сакиз». Все детство самой большой моей мечтой было попробовать «сакиз». Родители категорически отказывались доставить мне это удовольствие, наверное, справедливо считая, что неизвестно из чего и в каких условиях эта ириска изготовляется.

Мне еще не исполнилось семи лет, как меня отдали в немецкую школу. Школа находилась довольно далеко от нашего дома, но в другие школы брали только с семи лет, а в эту можно было поступить и раньше.

От нашего дома на улице Азизбекова (бывшей Воронцовской) до школы, которая находилась во дворе немецкой кирхи на Телефонной улице, надо было идти около пятнадцати минут. Родители ежедневно выдавали мне двадцать копеек на обед.

Каждое утро, зажав двадцать копеек в кулаке, я устремлялся к углу нашего дома в надежде купить по секрету от родителей «сакиз». Но каждый раз по дороге меня перехватывали трое пацанов, чуть старше меня по возрасту, срывали с головы тюбетейку, которая называлась в Баку чеплашкой, и требовали выкуп. Я покорно разжимал кулак и в слезах брел дальше в школу. Домой я возвращался голодным и постоянно с опозданием минут на двадцать, потому что по дороге на Карантинной улице в витринах полуподвального помещения, где находилась немецкая кондитерская, были выставлены аппетитные, свежайшие бисквитные пирожные с ягодами наверху. Я останавливался и долго, как в святочных рассказах, не мог оторвать глаз от витрины. Дома мне регулярно попадало за опоздания, но я ничего не мог с собой поделать. И так повторялось изо дня в день, пока меня не перевели в другую школу.

Много лет спустя, после окончания войны, я приехал из Ленинграда в Баку. Расстояние от нашего дома до Телефонной улицы оказалось намного меньше, немецкой кондитерской на Карантинной, естественно, уже не было, как и не было азербайджанца, торговавшего восточными сладостями. В красивом ларьке возле крепостной стены в Старом городе я увидел среди прочих вкусных вещей ириски «сакиз» и купил несколько штук. Мечта моего детства наконец сбылась, но никакого удовольствия от этого не испытал.

Интересно, что до сих пор, спустя много десятков лет, я четко помню названия бакинских улиц, помню, как звали не только нашего дворника, но и мальчишек, срывавших с меня тюбетейку, а то, что происходило не так уж давно, как-то быстро выветривается из памяти. Поэтому я наверняка буду иногда путать даты, времена года и забывать какие-то детали. И пусть, учитывая мой возраст, меня простят за это.

Итак, через год после нашей свадьбы с Викой… а может быть, это было через два или три года, мы приехали в Комарово в надежде отдохнуть и позагорать.

Дом творчества занимал довольно большой лесистый участок между шоссейной дорогой, идущей вдоль Финского залива, вплоть до самой воды. Ленинградцы знают, что собой представляет Финский залив. Можно пройти по заливу от берега сотню метров, и все равно вода будет тебе по колено. Так что купаться в заливе трудно, нырять невозможно: под водой лежат валуны, незаметные с поверхности. Впрочем, мы особенно на купание и не рассчитывали.

Зато песок на берегу — чистый, мелкий, и если вдруг установится хорошая погода, то можно поваляться на пляже и позагорать.

К сожалению, климат у нас неважный. Почему-то все существующие народные приметы, в которых предсказывается, что лето будет холодным и дождливым, всегда сбываются, а те, которые сулят хорошую погоду, как назло, приходится долго ждать.

Нам с Викой повезло: из двадцати одного дня, которые предстояло провести в Комарово, половина была вполне сносной, светило солнце, а дождь если и был, то очень короткий и шел главным образом ночью. Но мы не обращали внимания на капризы ленинградской погоды, на неудобства и неустроенность быта в доме отдыха тоже.

При входе на территорию нашего дома над воротами была прибита большая, небрежно написанная масляными красками, голубыми буквами на красном фоне, вывеска, свидетельствующая о том, что здесь находится Дом творчества художников.