А надо сказать, что по финским законам государство платит небольшую сумму денег за каждого родившегося ребенка вне зависимости от материального состояния родителей.

— Но ты так сможешь разорить государство, — заметил священник.

— Но ведь Бог велел нам плодиться, размножаться и заселять землю! — сказал крепыш.

— Да, но ведь Он не думал, что ты это сделаешь один.

Весь этот разговор проходил спокойно, неторопливо, без тени улыбки или веселья. Переводчик, который стоял рядом с ними, не удержался от смеха.

Так вот, один из семерых детей Толстых выдал деньги на мемориальную доску Акимову. Несколько лет назад мне заказали мемориальную доску замечательному режиссеру Николаю Павловичу Акимову для фойе Театра комедии, названного его именем. Вместе с архитектором Алексеем Гавричковым мы придумали интересный проект и утвердили его на худсовете театра. Доска должна была быть открыта 16 апреля 2001 года к столетию со дня рождения Акимова. Мы уже начали работать, как вдруг выяснилось, что финансирование прекращено. Я не знал тогда, что деньги на эту доску и еще на две мемориальные доски художнику Чюрленису и балерине Анне Павловой дает из своего депутатского фонда Миша Толстой.

Каждый депутат Законодательного собрания имел в своем распоряжении довольно большую сумму денег, которой мог распоряжаться по своему усмотрению. Кто-то давал деньги на спортивные мероприятия, кто-то, на детские сады, говорят, некоторые присваивали часть денег себе. Миша давал деньги, как правило, на мемориальные доски. Я установил мемориальную доску Столыпину на его особняке на Каменноостровском проспекте, даже не зная, что финансировал эту работу Михаил Толстой.

Поскольку в те годы Законодательное собрание находилось в постоянном конфликте с губернатором Владимиром Яковлевым, последний периодически отказывался выделять из бюджета деньги, пополнявшие депутатские личные фонды. Так получилось и в этот раз. Яковлев денег не дал, и открытие доски было задержано на год. Конечно, большой беды не случилось. Хуже было тому депутату, который пообещал пенсионерам-избирателям своего округа вставить новые искусственные челюсти, и те с восторгом удалили свои зубы и целый год вынуждены были питаться жидкой пищей, проклиная своего депутата.

Я вылепил портрет Никиты и портрет его брата — композитора Дмитрия Толстого. Оба портрета стоят в моей мастерской в память об этих замечательных людях, с которыми мы дружили столько лет.

Но возвращусь к рассказу о Евгении Адольфовиче Левинсоне.

Итак, я приезжал в Комарово очень усталым и поэтому мгновенно засыпал на жесткой кровати, которая после матраса на полу и «Справочников архитектора» под головой казалась мне пуховой периной. Днем, когда не было дождя, я вытаскивал стул на улицу и просто сидел и слушал, как поют птицы.

Мемориальная доска Н. П. Акимову

А через несколько дней мы познакомились с Борисом Пророковым, который приехал из Москвы со своей женой журналисткой Соней.

Портрет Никиты Толстого

Два фронтовика: художник Борис Пророков и поэт Михаил Дудин

Пророковым дали комнату во втором доме, учитывая, что Борис Иванович считался одним из лучших графиков в стране.

Он оказался очень милым человеком, и мы быстро сошлись. По утрам играли в теннис на корте, который сохранился — правда, в очень запущенном состоянии — со времен, когда эта территория принадлежала Финляндии. Противниками мы были примерно равными, так как оба неважно играли в теннис. Борис Иванович быстро уставал, мы садились на скамеечку передохнуть и, как правило, увлекались разговорами, забывая вернуться на корт. Мы оба воевали, а война кончилась сравнительно недавно, нам было что вспомнить.

В начале войны Пророков попал на остров Ханко и эвакуировался с острова одним из последних, на последнем корабле, который нещадно обстреливался и чуть было не затонул по пути в Ленинград. Потом Борис Иванович четырежды попадал в авиационные катастрофы, чудом оставался жив, но во время последней при падении самолета был ранен и тяжело контужен. С того времени Пророков испытывал непрерывные сильные головные боли. Они мучили его и днем и ночью.

— А вот когда мы с вами играем в теннис, у вас тоже болит голова? — спросил я.

— Непрерывно и очень сильно.