Социальную ситуацию, в которой оказались в тот тяжелый период многие российские интеллигенты, описал петербургский ученый и врач И. И. Манухин: «Годы 19-й – 20-й были периодом все нарастающего, из недели в неделю, из месяца в месяц тягчайшего для нормального человека ощущения какой-то моральной смертоносной духоты, которую даже трудно определить точным словом, разве термином „нравственной асфиксии“. Люди были поставлены в условия, когда со всех сторон их обступала смерть либо физическая, либо духовная. Декреты сыплются на обывателя без счета, а закона нет и сам принцип его отсутствует. Нет ничего удивительного, что русские люди устремились к границам – кто куда: в Финляндию, на Украину, в Польшу, Белоруссию. Хотелось жить как угодно: в бедности, в убожестве, странником, пришельцем, лишь бы не быть принужденным жить не по совести»[168].
Нет сомнений, что политика смерти, которую принесли в человеческую цивилизацию большевики, подлинные марксисты, была куда более изощренной и целенаправленной, чем примитивное гитлеровское «решение вопроса». Инстинкт смерти дает о себе знать прежде всего с антиинтеллектуализма, с политики прямого и косвенного уничтожения образованной, думающей части общества.
Без знания этого удивительного родства античеловеческой сущности и большевизма, и фашизма как идеологии смерти мы никогда не поймем главный цивилизационный урок страшного ХХ века. Оказывается, инстинкт самоубийства, самоуничтожения всегда жил в человеке, и он может проявиться в любое время, в любую эпоху. Трагедия ХХ века состоит в том, что народы, сначала русские, а потом итальянцы и немцы, по недомыслию, из-за жажды национального реванша, а в России – просто из-за жадности, из-за нашей страсти к халяве, пошли за политиками, которые на самом деле были людьми с больной психикой, страдали жаждой смерти, жаждой разрушения, которые видели в революциях, в насилии, в войнах красоту и смысл человеческой истории. Кстати, заслуга русских, и в этом было их преимущество по сравнению с итальянцами и немцами, что мы сами освободились, правда, уже от остатков сталинского тоталитаризма, сами освободились от уродливых черт политической системы, рожденной жаждой смерти и жаждой разрушения. И надо отдавать себе отчет, что в России возбудить психоз милитаристских настроений, жажды войны и жажды борьбы с врагами, в том числе и выдуманными, легче, чем в странах Запада, ибо у нас, по нашей русской традиции, жизнь человеческая меньше стоит или вообще ничего не стоит. В том-то и дело, что, заражаясь психозом войны и милитаристских настроений, мы, русские, можем потерять последние остатки инстинкта самосохранения, инстинкта человечности. И здесь возникает вопрос, который возник лично у меня при одновременном чтении и классики марксизма, большевизма, и классики фашизма. Ведь действительно эти, характерные для названных текстов, призывы к войне, к убийствам, жертвам отдают патологией. Кстати, на самом деле в переводе исповеди-книги Муссолини «Третий путь» для души куда меньше опасного, чем в текстах Ленина типа «Диктатура пролетариата и ренегат Каутский». А почему политики, люди, якобы принадлежащие к разным цивилизациям, в одинаковой степени страдают этой болезнью жажды смерти? Почему европейские народы, несомненно, принадлежащие к разным цивилизациям, одинаково податливы к этой проповеди войны, вражды и неизбежных жертв?
Почему якобы христианские народы с тысячелетним опытом воцерковления в один прекрасный день переступают через заповеди Христа, заповедь «не убий», и с каким-то остервенением предают смерти не только дальних, как это делали немцы во времена Гитлера, но и своих, как это делали французы во время своей якобы великой революции 1789–1793 годов, и русские во имя своей якобы великой революции 1917–1920 годов? Неужели и религия, и гуманистическая культура – это всего лишь колпак, который можно в любую минуту снять с головы, повинуясь приказу очередного любимца народных масс? Не забывайте, Гитлера немцы любили куда более искренне и самозабвенно, чем русские Сталина. Гитлера не боялись, он своих убивал редко. Объявил комиссар Конвента Фуше в сентябре 1793 года войну религии как «суеверию и лицемерию» во имя перехода к республиканской «естественной морали», и многие, правда, не все, примером тому Вандея, легко и быстро начали отказываться от многовековых церковных традиций. Похороны, как приказал революционный народный Конвент, начали совершаться без всякой религиозной церемонии, в полях, обсаженных деревьями, «в тени которых возвышалась статуя, изображающая вечный сон». Другой комиссар Конвента, Лежло, действовавший в городе Рофшоре, обратил приходскую церковь в «храм правды», причем восемь католических священников и один протестантский пастор явились в этот «храм правды» и сложили с себя священный сан[169]. Конвент, возглавляемый Робеспьером, как и позже большевистская власть при Ленине, отбирал церковные ценности и отсылал в Монетный двор на переплавку. Многие бывшие католические священники не только сложили коллективно с себя священнический сан, но и отдавали свои серебряные медали на переплавку[170]. Жажда разрушения старого, и прежде всего религиозных святынь, у французов конца XVIII века была столь же сильна, как и у русских начала ХХ века. На самом деле Ленин и Троцкий ничего нового в сравнении с Робеспьером и Сен-Жюстом не изобрели. Колпак культуры можно в любую эпоху сменить на красную шапку. И об этом нужно помнить всегда.
Если вы думаете, что политики типа Сталина и Гитлера не могут прийти к власти и в XXI веке, то вы ошибаетесь. Сам тот факт, что возможность ядерного противостояния России и Запада стала новой повесткой дня, говорит о том, что угроза уничтожения человечества, человеческой цивилизации вполне реальна. И ужас состоит в том, что нынешний русский обыватель спокойно рассуждает о неизбежности «большой войны с США».
Ни Ленин, ни Сталин, а за ними и Муссолини и Гитлер, не задумывались об оправданности тех человеческих жертв, мук, страданий, которыми должны будут заплатить их народы, человечество за осуществление их программ и идеалов. Никто не спрашивал себя: «А может быть, коммунизм невозможен? (Это касается Ленина и большевиков.) А может быть, корпоративное государство, основанное на уголовном преследовании за антифашизм и инакомыслие, невозможно в Италии? А, может быть, расовое превосходство немцев может обернуться для них катастрофой?». И никто из названных вождей не ставил под сомнение свои цели, свои теории. Кстати, фашисты, как и марксисты, говорили о «всемирно-исторической значимости» их учения. И Бердяев был прав: сакрализация и марксизма, и фашизма была нужна их вождям для того, чтобы оправдать характерную для них сверхжестокость, их страсть к убийству, к смерти. Гитлер говорил в «Майн кампф» прямо и откровенно: мы обращаемся за поддержкой своих идей к тем, для кого их собственная жизнь мало что стоит, кто не считает «жизнь на земле высшим счастьем»[171]. Но и Ленин, и руководители III коммунистического Интернационала обращались за поддержкой своих идей к тем, кто готов был жертвовать своей жизнью во имя всемирной победы пролетариата. И в свете этого становится понятно, почему идеи Карла Маркса были осуществлены именно в России. Жизнь человеческая у нас всегда стоила меньше, чем даже в Германии. Хотя, честно говоря, в мечте Гитлера о тысячелетнем царстве Третьего рейха было больше откровенного безумия, чем в марксистском учении о переходе к «подлинной», а именно к коммунистической истории. Но бреду Гитлера о тысячелетнем рейхе поверила Германия Канта и Гете.
Ленин в своей проповеди жертв среди рабочего класса вообще уникален. Он считал, что бескровная победа вообще менее ценна, чем победа, орошенная кровью. «Не надо стремиться к бескровным пролетарским революциям, – учил делегатов съезда III Интернационала Владимир Ильич, – не надо стремиться к тому, чтобы они, эти революции, были не слишком тяжелыми», то есть были бескровными. Ильич настаивал, что «каждая революция влечет за собой огромные жертвы для класса, который ее производит». И ничего страшного нет в том, успокаивал своих слушателей Ленин, что «диктатура пролетариата в России повлекла за собой такие жертвы, такую нужду и такие лишения для господствующего класса, для пролетариата, какие никогда не знала история, и весьма вероятно, что и во всякой иной стране дело пойдет точно так же»[172]. Мы, советские люди, читали эти строки по-советски и никогда не задумывались о страшной, дьявольской сущности этих слов. Ведь, как видно из тональности этой речи, Ленин действительно доволен, что без огромных жертв революции невозможны. И Гитлер в «Майн кампф» почти дословно повторяет Ленина и говорит, что национал-социализм «имеет гигантское, всемирное значение, и именно поэтому мы с первой же минуты считали, что в защиту его нужно и должно идти на самые тяжелые жертвы»[173]. Для Гитлера, как и для Ленина, когда речь идет о великой цели, великой идее, не может быть разговора о сохранении человеческой жизни. «Чтобы завоевать массы на сторону идеи национального возрождения, – настаивал Гитлер, – никакие социальные жертвы не являются слишком большими»[174]. Как это похоже на призывы нашей «партии войны» идти на любые жертвы, чтобы наказать ненавистных «укропов» и стоящий за ними Запад.
И последнее. Глубоко убежден, что сегодня запрет, слава богу, неофициальный, на правду о родстве национал-социализма с большевизмом является главным препятствием на пути окончательной декоммунизации России, на пути очеловечивания нашего нынешнего национального сознания. Только тогда, когда мы поймем, что наш родной классовый, социальный расизм мало чем отличался от гитлеровского этнического расизма, когда поймем, что убийство невинного во имя «великих», как мы считали, идеалов ничем не отличается от убийства людей во имя, несомненно, грязных идеалов расизма, мы наконец-то станем здоровой, полноценной европейской христианской нацией.
Книга IV
Почему Россия не может стать Западом
Путинская Россия и духовное наследство Чингисхана
Не случайно у многих образованных, умных, самодостаточных русских, как я вижу и слышу, растет пессимизм в отношении будущего своей русской нации. Опасность нынешней ситуации состоит еще и в том, что в сознании современных россиян русскость оказалась жестко связанной с Путиным и его ближайшим окружением, которое, как и он, является представителем коренного великорусского населения.
Но, на мой взгляд, нынешняя команда Путина своими прямолинейными, спонтанными действиями во внешней политике нанесла урон авторитету своего собственного русского народа. К сожалению, оправдываются прогнозы тех, кто в начале девяностых говорил мне, что «Россия слишком серьезная вещь, чтобы ее целиком доверить этническим русским». Конечно, оценка нынешней ситуации целиком зависит от того, кто ее оценивает. Для таких, как я, западников, воспринимающих мир через идеалы гуманизма, все, что происходит в современной России, – духовная катастрофа. Для наших евразийцев Путин и его нынешняя политика – праздник, переход на подлинно русский путь развития.
Но парадокс состоит в том, что одновременно нынешний русский официоз, по крайней мере на словах, демонстрирует свое уважение к нашей национальной гордости, к создателям русской религиозной философии начала ХХ века, особенно к Николаю Бердяеву, который был не просто западник, а беспощадный критик азиатской природы нашего культурного кода. А на деле нынешний всплеск антизападных, антигуманистических настроений не только поддерживается нынешней властью, но и активно насаждается. Но если всерьез и последовательно сопоставлять нынешнюю посткрымскую русскую нацию, ее нынешнюю душу с тем образом посткоммунистической России, который рисовали в своих мечтах эти русские мыслители (и здесь нет никакой разницы между Николаем Бердяевым и не менее авторитетным в современной России Иваном Ильиным), то тебя начинают посещать очень грустные мысли. Ни на одном направлении нет существенных прорывов. Напротив, в моральном отношении, в отторжении от преступлений и зверств Сталина советская Россия шестидесятых и особенно восьмидесятых – начала девяностых стояла выше современной России, где более 60 % населения называет Сталина «мудрым руководителем». Как мы видим, всевластие руководителя страны, который присвоил себе власть над жизнью подданных, является до сих пор нормой для русского человека. Никого из его поклонников не смущает, что сталинский порядок держался на ГУЛАГе, на крепостном праве для крестьян, на доносах, на жестокости власти по отношению к своему народу. Подавляющее большинство современной русской нации не несет в себе ни чувства сострадания к болям и мукам близких, жертвам сталинских репрессий, ни духовного отторжения от откровенного убийцы Сталина. Я уже не говорю о том, что этим людям, как правило, называющим себя православными, абсолютно чуждо христианское «не убий!». Еще десять лет назад я все-таки считал, что мы, русские, – европейская нация, впитавшая в себя христианские ценности. Сейчас с каждым днем я все больше и больше теряю веру в возможность духовного оздоровления русской нации, очеловечивания нашей русской жизни.
И самое для меня страшное состоит в том, что я не вижу путей искоренения наших русских бед, нашей традиционной неустроенности, недочеловечности (не могу придумать другого слова). Я не вижу, как сегодня можно начать успешную борьбу против нашей традиционной бедности. Конечно, речь идет о бедности по европейским, христианским меркам, а не по африканским меркам. Ведь большевики победили не только из-за оскорбленного достоинства тех, с кем бары говорили на «ты», но прежде всего из-за того, что более 60 процентов русских крестьян всегда были бедняками, лишенными в жизни самого главного, а именно веры в то, что честным трудом можно выбраться из своей бедности. Отсюда и распределительный подход вместо производственного, жажда халявы, присвоение чужого, жажда расправы, отсюда и вера в чудо. Отсюда и нежелание брать на себя ответственность за свою судьбу, вера в доброго царя, который решит все мои проблемы. Отсюда и наша традиционная русская апатия. Подавляющее большинство наших интеллектуалов, жаждущих радикальных демократических реформ, никак не поймут, что наша традиционная бедность и демократия, гражданское общество в принципе несовместимы. Ведь Ельцин, как и большевики, пришел к власти благодаря на этот раз советской нищете, усталости от советского дефицита. Он, Ельцин, и его команда обещали преодолеть советскую бедность за счет борьбы с привилегиями «партийной номенклатуры». Но бедность осталась и сейчас, и власти, на мой взгляд, пока что не удается (да она к этому даже не стремится) преодолеть кричащий, ядерный разрыв между достатком абсолютного меньшинства и откровенной скудостью жизни абсолютного большинства. Нам надо знать, что на самом деле бедность недолго питает надежды на манну небесную, надежды на то, что царь в конце концов заступится за простой народ.
Программа духовного оздоровления русской нации, составленная Николаем Бердяевым еще в начале 1918 года (он тогда не осознавал, что большевики пришли к власти всерьез и надолго), так и осталась мечтой Бердяева. Мы, видит бог, за сто лет не продвинулись в деле очеловечивания русской души. И самым серьезным доказательством нашего русского морального застоя является медленный, не неуклонный рост популярности убийцы Сталина в современной России. У нас так и не появилось не только сознание самоценности человеческой личности и ее жизни, но и самоценности жизни вообще. Чего только стоит нынешняя готовность многих русских мужчин к войне с применением ядерного оружия. Инстинкт самосохранения, наверное, утерян значительной частью современной России. Призыв Бердяева связать религиозное возрождение посткоммунистической России с «более творческим и более ответственным отношением к жизни», к жизни вообще, не услышан русскими до сих пор. У русского человека так и не появилось чувство ответственности за свой выбор и свои решения. Русские забыли сегодня, что они в большинстве пошли за Ельциным, который откровенно призывал к распаду СССР, к полной независимости РСФСР от союзного центра. Мы так и не освободились от своего пристрастия к «безответственным притязаниям», несовместимым с нашими возможностями.
Русской интеллигенции, наверное, уже нет. В советское время находились все же одиночки, находились те, кто, как Солженицын, Шафаревич, Сахаров, рискуя многим, тем не менее обращались к нации через сборник «Из-под глыб». Находились в советское время люди, которые, рискуя многим, все же не только сами не жили «по лжи», но и призывали общество жить «не по лжи». Сегодня, слава богу, серьезный профессионал мало чем рискует. Выгонят за правду со службы – пойдет работать в бизнес, в иностранную компанию или просто выедет за рубеж. Но практически никто из профессионалов высокого уровня, даже якобы наследники демократа Гайдара, не в состоянии назвать вещи своими именами, сказать, что на самом деле «король голый», сказать, что наши беды в экономике вызваны прежде всего нашей внешней политикой, что если мы не изменим нашу внешнюю политику, то чуда не будет. Но все, абсолютно все молчат и делают вид, что мы имеем дело только с временными трудностями, вызванными дефицитом структурных реформ. Никогда в России не было такой трусливой и во многом циничной интеллигенции.
Вот почему растет мой пессимизм, и этому трудно что-нибудь противопоставить. Русские аргументы русского оптимизма исчезли. Обратите внимание на самые простые абсурды нашей государственной пропаганды. Власть даже в лице премьера с утра до вечера говорит людям: «Денег нет и не будет». И при этом власть требует от людей оптимизма. Власть даже не пытается найти какие-то факты, аргументы, которые бы породили у людей веру в будущее страны. Само собой понятно, что в этих условиях не может сохраниться даже традиционная русская вера в русское светлое будущее. Эту веру исчерпали до дна большевики за семьдесят лет своего коммунистического эксперимента. Нет уже тех, кто, как герои «Чевенгура» Андрея Платонова, был готов умереть за светлые идеалы Розы Люксембург. Никто всерьез не воспринимает проповеди Александра Проханова, живописующего счастье русского человека в возрожденной «советской империи». Наверное, эту веру в счастливое русское будущее мы на самом деле утратили. Может быть, я ошибаюсь. Но, на мой взгляд, мессианизм как черта русского национального характера, исчез. Гибридную войну в Донбассе как способ расширения «русского мира» на самом деле поддерживало меньшинство. От мессианизма осталось только пренебрежение к фактам, к своим возможностям. От призывов полусумасшедших патриотов, призывавших «с автоматами идти на Киев», отшатнулась подавляющая часть населения.
Пессимизм, страх перед будущем засел в душе даже тех, для кого присоединение Крыма к России стало главным праздником жизни. Отсюда растерянность, напряженность в глазах тех, для кого Путин и Россия слились воедино. Злоба, то и дело перерастающая в агрессию, у многих полностью вытеснила способность думать, рассуждать, анализировать. Даже в советское время не было на информационном поле, на телевидении так много откровенно глупых, необразованных, просто больных душой людей.