Честно говоря, когда читаешь полемику немецких философов 1986 года по поводу исследования Эрнстом Нольте влияния большевистской революции на зарождение национал-социализма, то обнаруживаешь для себя явное превосходство нашего русского понимания марксизма над немецким. Лично меня поражает позиция Юргена Хабермаса, который в споре с Эрнстом Нольте настаивает на том, что идеалы коммунизма, которыми руководствовались большевики, были наполнены «гуманистическими традициями», а вот политика национал-социализма выросла из «грошовых брошюр вульгарных антисемитов»[149]. На этом основании Ю. Хабермас настаивает на том, что нельзя ни в коем случае искать родственные черты между большевизмом и национал-социализмом. Вряд ли работу Альфреда Розенберга «Безнравственность в Талмуде» можно считать «брошюрой вульгарного антисемита». Но стал бы такой серьезный мыслитель, как русский теолог Сергей Булгаков, посвящать целый раздел своей книги «Расизм и христианство» полемике с авторов дешевых брошюр? Кстати, именно «Безнравственность в Талмуде» Альфреда Розенберга позволила Сергею Булгакову раскрыть родство национал-социалистического мессианизма с марксистским. Еще меньше было оснований у Ю. Хабермаса интерпретировать марксизм как средоточие европейского гуманизма. Сергей Булгаков, кстати, как и Ю. Хабермас, переболевший в молодости увлечением марксизмом, еще в 1904 году доказал, что
И поэтому не случайно Сергей Булгаков, в отличие от уважаемого лидера современной немецкой философии Юргена Хабермаса, видит, что на самом деле мессианизм Гитлера, учение о тысячелетнем царстве арийской расы является очередным истолкованием древнеиудейского мифа. Речь идет об иудейском представлении о Царстве Мессии, который дарует своему «избранному народу» тысячу лет сплошной «субботы» – отдыха от трудов и лишений в качестве воздаяния за страдания прошлого. Учение Маркса о коммунизме обещает тысячелетнее царство равенства для трудящихся. А Гитлер как социалист обещал не только тысячелетнее царство трудящихся, но и счастье, благоденствие арийской расы.
Парадокс истории состоит в том, обращает внимание Сергей Булгаков, что и антисемитизм Гитлера, как и в свое время воинственный атеизм Карла Маркса, являются на самом деле пародией на древнеиудейский мессианизм Ветхого Завета. Сергей Булгаков напоминает, что все виды социального утопизма Средневековья и Нового времени (последним из которых, по мнению Сергея Булгакова, является национал-социализм Гитлера) выросли из древнего иудейского мессианизма. «Расизм, как национал-социализм, в котором одновременно и с одинаковой силой подчеркиваются оба мотива, и социализм… и национализм… – настаивал Сергей Булгаков, – не что иное, как пародия и вместе повторение или по крайней мере вариант на тему иудейского мессианизма»[155]. И на самом деле, обращал внимание Сергей Булгаков, мессианизм большевиков как наследников Карла Маркса, их обещание создать тысячелетнее царство равенства и интернационализма с философской точки зрения ничем не отличается от обещаний Гитлера и Розенберга создать тысячелетнее царство арийской, избранной расы. Гитлер просто вместо детей Израиля как избранного народа ставит арийскую расу.
Идеологи национал-социализма, развивает свои мысли Сергей Булгаков, в частности Розенберг, находят национальный иудаизм как в Талмуде, так и у Маркса и вообще у всяческих представителей социализма и большевизма. Но при всем при этом они не понимают, пишет Сергей Булгаков, что их «фюрер» со своим национал-социализмом является тоже повторением образа мессии, очередной исторической пародией на претензии иудейского мессианизма. «Вообще, – подводит итог исследованию этой проблемы Сергей Булгаков, – социальный утопизм разных оттенков в наши дни является своеобразной дегенерацией древнего иудейского мессианизма, в котором мессия является социально-революционным вождем, имеющим осуществить земное царство, Zukunftstaat. Своего рода „фюрер“ национал-социализма на почве иудаизма. В этой последней роли и выступали в разные времена разные претенденты лжемессианства, например Баркохба… и в наши дни Маркс, который, впрочем, отличается от своих предшественников своей исключительной религиозной слепотой и духовной тупостью в своем материализме. В этом смысле духовно он стоит, конечно, неизмеримо ниже своих предшественников, невзирая на свою „научность“, впрочем, тоже совершенно мнимую»[156].
Во время чтения работы Сергея Булгакова складывается впечатление, что новые для него как религиозного философа проблемы национал-социализма – это только повод для того, чтобы еще раз обратить внимание на исходную «зверскую» природу большевизма, на исходную «дьявольскую», «сатанистскую» природу этих родственных по духу идеологий. «Итак, – пишет Сергей Булгаков, – еще раз повторяем: германский расизм воспроизводит собою иудейский мессианизм, который является противником и соперником христианства уже при самом его возникновении… При этом от коммунистического интернационализма он отличается своим национализмом, от национальных же движений, свойственных и нашей эпохе, – революционным своим национализмом. Фюрерство же, как личное воплощение в „вождя“ духовного движения в некоем цезаризме народных трибунов, является как бы исторической акциденцией, которой как будто могло бы и не быть. Но его наличие довершает сходство и родство современного расизма и фашизма с иудейским мессианизмом. Место прежних „помазанников Божиих“ на престоле „Божией милостью“ заняли теперь вожди на трибуне волею народною: Гитлер, Муссолини, Сталин – одинаково, хотя и с различием оттенков. Их своеобразный мессианизм неудержимо приближается к абсолютизму и деспотизму партии, объявляющей свою волю волею народною… Таков большевизм и таков же расизм. И это соединяется с оборонительно-завоевательными тенденциями нового мессианства»[157].
Идеология и научность несовместимы
И трудно сказать, что на самом деле в идеологии важнее – или картинки будущего, или инструментарии их достижения. В любом случае, чем красивее картинка будущего, тем больше преувеличение, тем страшнее образ врага, тем больше страсти к упрощению самой проблемы. И правы те, кто считает, что избыточность, максимализм, прямолинейность, утрата чувства меры на самом деле являются характерными чертами всех идеологий. И это, наверное, связано с тем, что идеология, даже та, которая претендует на научность, как марксизм, обращена не столько к разуму, сколько к чувствам, к иррациональным страстям человека. Гитлер, конструируя свою идеологию, исходил из того, что «психика народных масс не восприимчива к слабому и половинчатому». Они, народные массы, готовы воспринять только «единственно верное», «единственно правильное учение», то есть такое учение, как говорил Гитлер, «которое не терпит рядом с собой никакого другого»[158]. В «Майн кампф» Гитлер несколько раз повторяет, что цельное мировоззрение предполагает активную «нетерпимость» к другим мировоззрениям. «Цельное мировоззрение никогда не согласится делить свое влияние с другим миросозерцанием»[159]. Гитлер, скорее всего, не был знаком с проповедью «Великого инквизитора» из «Братьев Карамазовых» Федора Достоевского. Но он знал, что на самом деле «большей частью масса не знает, что ей делать с либеральными свободами»[160], а потому предлагал ей идеологию, в которой не было места для сомнений и личного выбора. Большевики приравняли «истины марксизма» к слову божьему, а потому свобода для них была лишь свободой следования единственно «верному учению».
Психологию «широких народных масс» Гитлер знал не хуже большевиков. Он прекрасно понимал, что сердцевиной идеологии является не картинка красивого будущего, а образ врага, против которого надо направить ненависть широких народных масс. А потому он связывал искусство вождя революционной партии, искусство «истинно великого народного вождя» прежде всего с его умением «не дробить внимание народа, а концентрировать его всегда против одного, единственного противника»[161].
И никуда не уйти от того факта, что на самом деле национал-социализм, как и большевизм, делал ставку все же на самые темные стороны человеческой души. Большевики – прежде всего на зависть, ненависть, жажду расправы и отмщения. Но и национал-социалисты, естественно, делали ставку прежде всего на ненависть. В первом случае – ненависть к буржуазным, отжившим классам, а во втором случае – ненависть к якобы неполноценным нациям. Правда состоит в том, что и у большевиков, и у национал-социалистов ненависть была завязана на веру в прогресс, у каждого из них была своя вера и свое понимание прогресса. Но, как показала, кстати, и советская, и гитлеровская история, в условиях идеологии, основанной на ненависти, на ценностях гражданской войны никакое умственное развитие на самом деле невозможно. Примитивизм национал-социалистической идеологии ничем не отличался от примитивизма большевистской идеологии. Идеология борьбы неизбежно упрощает картину мира, в котором все подчиняется поиску и сокрушению врага как источника всех наших бед. На самом деле, что мы должны учитывать сегодня, оборонное сознание несовместимо с каким-либо развитием. Идеологическое мышление линейно, все высвечивает в бело-черных тонах.
И Гитлер говорит вслух то, о чем лидеры большевизма умалчивали. Никакая идеология, пишет Гитлер в «Майн кампф», как бы она ни была соблазнительна, не принесет победу ее партии, если она не будет подкреплена пропагандой ненависти к ее врагам. «Ведь все мы знаем, что французская революция отнюдь не была результатом философских теорий. Революции этой не было бы, если бы демагоги большого стиля не создали целую армию людей, травивших монархию, систематически раздувавших страсти страдающего народа, – пока наконец не разразился чудовищный взрыв, заставивший трепетать всю Европу. То же самое приходится сказать о самом большом революционном перевороте новейшего времени. Не сочинения Ленина сделали большевистскую революцию в России. Главную роль сыграла ораторская деятельность больших и малых идеологов ненависти, разжигавших страсти народа в невероятные размеры. Народ, состоящий из неграмотных людей, стал вовлечен в коммунистическую революцию не чтением теоретических сочинений Карла Маркса, а картинами тех небесных благ, которые рисовали им тысячи и тысячи агитаторов, руководившихся при этом, конечно, только одной определенной идеей»[162].
И, как показала история, национал-социализм, благодаря пропагандистской машине Геббельса, с успехом использовал для успеха своего национал-социалистического дела и опыт комиссаров Конвента, и опыт комиссаров Ленина. И это дает основания утверждать, что не только большевистская революция и большевизм были подтверждением якобинского, как любил говорить вслед за Карлом Марксом Ленин, «революционного террора», но и национал-социалистическая революция Гитлера. Как известно, комиссары Конвента связали предпосылки победы революции с «крайними мерами истребления» не только противников революции, но даже сомневающихся в ее победе. Военный комиссар Сюше сжег в 1793 году 433 дома в деревне Ведуне у подошвы гор Ванту за то, что ее жители срубили символ революции – «дерево свободы» – и декреты Конвента были повергнуты в грязь. Сталин зимой 1932–1933 годов убивал голодом жителей деревень, не вступивших в колхоз. А гитлеровцы во время войны сжигали деревни, приютившие партизан. За так называемым «революционным терроризмом» якобинцев стояла идеология коллективной ответственности. Эту идеологию в широчайших масштабах использовали сначала большевики во время гражданской войны. Представителей аристократии и духовенства убивали в соответствии с традициями якобинства только за принадлежность к «реакционным классам» или «отжившим» классам. Гитлер сделал ответственным за поражения Германии в Первой мировой войне целый народ, включая младенцев. У Гитлера идея коллективной ответственности приобрела апокалипсические масштабы. Но по сути его философия ничем не отличалась и от философии террора Робеспьера, и от философии террора большевиков.
Революция как праздник смерти
С якобинства, с Робеспьера начинается целая вереница праздников смерти, шагающая по Европе с конца XVIII века. Но обратите внимание: с каждым веком, по мере технического прогресса, эти праздники смерти пожирали все больше и больше людей. Революционный трибунал конвента со дня основания, с апреля 1793 года, до своего роспуска, до июня 1794 года, казнил всего 4000 человек. Сталин умудрился во время своих репрессий 1937–1938 годов убить более 800 тысяч человек. Гитлер своим Холокостом уничтожил шесть миллионов человек!
Но если суммировать все жертвы большевистского террора, начиная с расстрела демонстрации рабочих-путиловцев в Петрограде в ноябре 1917 года, то большевики остаются несомненными чемпионами в деле убийства людей. Не просто людей, а своих соплеменников. Тут счет идет по крайней мере на десятки миллионов. Искусственный голод 1932–1933 годов унес жизни шести миллионов человек. А миллионы умерших в ГУЛАГе от голода, холода и непосильного труда? Только строительство Норильского комбината отмечено 500 тысячами погребенных в вечную мерзлоту. Так что пора и нам, русским, заняться исследованием причин возрождения начатых якобинцами праздников смерти.
Опасность состоит в том, что эти праздники смерти приходят каждый раз в маске прогресса, защиты достоинства человека, идеалов равенства и свободы. Гитлер, как и марксисты, предлагал в своих выступлениях «светлое будущее». И чем идеология ближе к народным массам, тем больше в ней примитивизма. И это, кстати, прекрасно понимали и использовали национал-социалисты. «Народные чувства не сложны, – писал Гитлер, – они очень просты и однообразны. Тут нет места для тонкой дифференциации. Народ говорит „да“ или „нет“. Он любит или ненавидит. Правда или ложь. Прав или неправ. Народ рассуждает прямолинейно»[163].
Все дело в том, что сама по себе государственная идеология, как не подлежащая обсуждению истина, предполагает именно прямое, односложное, линейное мышление, предполагает безальтернативность. Инакомыслие при Гитлере так же жестоко преследовалось, как и в рамках созданной Лениным советской системе. Кстати, по этой причине в тоталитарных обществах (примером тому состояние общественных наук в СССР) гуманитарная мысль чахнет, хиреет. Стоит сравнить дореволюционную публицистику с советской, партийной, и становится очевидна умственная деградация коммунистической России. Идея тысячелетнего царства коммунизма, как и идея тысячелетнего рейха, является покушением на время, и потому они были несовместимы с чем-то неоднозначным и сложным.
Все это говорит о том, что все же национал-социализм не был «досадным эпизодом» в развитии европейской цивилизации, как считал Ю. Хабермас. Национал-социализм, как и русский коммунизм, был порождением кризиса европейской цивилизации начала ХХ века. И нет никаких гарантий, что подобные идеологии смерти, зовущие к уничтожению миллионов людей, не появятся и в будущем. И большевизм, и национал-социализм – напоминание о том, что инстинкт самосохранения все-таки у человечества развит недостаточно. И большевизм, особенно в его сталинистском обличии, и фашизм в его гитлеровском обличии – серьезное напоминание об опасности самоуничтожения человеческой культуры, которая всегда живет рядом с нами. Большевизм и национал-социализм были прежде всего антирелигиями, праздником смерти, праздником для тех, кто живет страстью разрушения. Такие люди тоже всегда находятся рядом с нами. И поэтому лично для меня родство фашизма и особенно национал-социализма с большевизмом – именно в этой неуемной жажде смерти, гибели людей.
Если вы начнете сопоставлять текст исповеди Муссолини «Третий путь», я уже не говорю о «Майн кампф» Гитлера, с наиболее «революционными» работами Ленина, где он оправдывает революционное насилие, то вы увидите, что Гитлер говорит о праве на революцию и на насилие тем же языком, что и Ленин. Все, что говорил Федор Достоевский в «Бесах» о пагубной страсти социалистов привести к счастью человечество путем уничтожения многих людей, в равной мере относится и к большевикам, и к фашистам. Все они славили войну, все они обожествляли смерть, кровь. Гитлер призывает не забывать, «что самой священной является та кровь, которую мы проливаем в борьбе за землю»[164]. Муссолини со своим «стыдливым» итальянским фашизмом не дорос до апокалипсических размеров смерти, продемонстрированных человечеству большевиками Лениным и Сталиным и нацистом Гитлером. Но он тоже очень откровенно, как, наверное, никто до него, славит войну вообще, а вместе с ней и гибель людей. Если для Ленина как марксиста праздником истории является революция и развязанная ей гражданская война, то для Муссолини нет ничего более одухотворенного и животрепещущего, как война вообще, в том числе и гражданская война. Кстати, для фашиста Муссолини, как и для марксиста Ленина, дисциплина централизма, противостоящая анархии буржуазного децентрализма, обладает особой ценностью еще потому, что стимулирует у населения, у трудящихся способность к жертвенности, готовность умереть за святое дело. У Ленина понятия «гражданская война», «пролетарская сознательность» и «дисциплина» идут друг за другом, а у Муссолини понятие «война» связывается с понятиями «жертвы и святыни». Социалист Маттеотти был врагом для Муссолини прежде всего потому, что он «ненавидел войну». С точки зрения Муссолини, только через войну, через гибель людей проявляется смысл назначения человека и человеческой истории. Муссолини гордился тем, что он был одним из тех, кто настаивал на активном участии Италии в Первой мировой войне, кто «подвиг страну на войну». Для Муссолини «война – такой же долг, как и жизнь». Он гордится тем, что его последователи-фашисты, чернорубашечники показали «образцы умения умирать». Жизнь, считает Муссолини, не будет «возвышенной», если она не знает войны с ее жертвами. Идея мученичества, ореол мученичества сопровождают и размышления Гитлера о сущности революционной партии. Отличие последней от обычных парламентских партий, считал Гитлер, состоит в том, что она черпает «силу… в ореоле мученичества, идя навстречу трагической судьбе»[165]. И здесь же: «Великие жертвы приведут в лагерь борьбы новые великие резервы. В конце концов упорство будет вознаграждено победой»[166]. Жажда «великих переворотов в истории» у большевиков, а позже и у фашистов, у Гитлера, предполагала готовность к вооруженной борьбе, готовность погибнуть. «И как один умрем в борьбе за это». Это у нас, у советской молодежи. Но сердцевиной песен национал-социалистов являются те же слова: «Никогда еще великие движения не были продуктами лимонадных литературных эстетов и сальных героев»[167]. Под этими словами подписался бы любой «настоящий ленинец». Правда, если бы он не знал, кому они принадлежат.
Сравнивая человеконенавистническую сущность национал-социализма с большевизмом, необходимо учитывать, что последние все же, в отличие от гитлеровцев, свой классовый геноцид направляли прежде всего против национальной элиты, наиболее образованной части нации. Большевики после прихода к власти, в соответствии с логикой учения о классах, вели целенаправленную политику уничтожения тех, кого Европа всегда относила к «цвету нации». Политика военного коммунизма 1918–1920 годов, политика Ленина и Троцкого, в соответствии с которой ученые, профессора Московского университета рассматривались как «полупаразитическая прослойка», получали от красноармейцев и рабочих карточки на хлеб «второго сорта», что фактически обрекало их на голодную смерть. Особенно большие персональные потери в период военного коммунизма, на что обращают внимание в своих исследованиях этой проблемы А. Г. Аллахвердан и Н. Г. Аголова, понесла отечественная гуманитарная наука. Список умерших от недоедания, самоубийств, арестов, заключений в тюрьму, последующей высылки и эмиграции был впечатляющим. В 1918–1923 годах под арестом побывали академики С. Ф. Ольденбург, А. С. Соболевский, А. А. Белопольский, В. И. Вернадский, И. Ю. Крачковский, почетный академик Н. С. Таганцев, члены-корреспонденты Н. К. Кольцов, Ф. Ю. Левинсон-Лессинг, А. А. Дмитриевский. В 1918–1920 годах скончались от голода и болезней члены Академии – В. В. Радлов, Я. И. Смирнов, А. С. Лапо-Данилевский, Е. С. Федоров, Б. А. Тураев и другие.
Ректор Петербургского университета В. М. Шимкевич вынужден был как-то обратиться к преподавателям университета с такими трагическими словами: «Господа! Прошу вас не умирать так поспешно. Умирая, вы получаете выгоду только для себя, а сколько проблем и трудностей оставляете другим. Вы же знаете, как сложно достать лошадей для погребальной процессии, сколько трудов надо затратить для получения гроба… Пожалуйста, обсудите этот вопрос с коллегами и попытайтесь жить долго, как только можете».