Гитлер во многом был тоже революционером-марксистом
Хотя складывается впечатление, что немецкий бюргер, пошедший за Гитлером из-за КПГ как партии III Интернационала, его «Майн кампф» не читал. Партия Гитлера потому и называлась национал-социалистической, что в ней коллективизм был такой же ценностью, как и для марксистов. Другое дело, что он, коллективизм, служил разным ценностям. У марксистов – победе мировой революции, у гитлеровцев – победе арийской расы. Но вытекающая из самоценности коллективизма неприязнь к буржуазному индивидуализму и особенно к бюргерству у большевиков-ленинцев и у Гитлера была идентична. «Современное наше бюргерство, – пишет Гитлер, – никакой цены не имеет в деле борьбы за более высокие задачи человечества»[127]. «Обыватели и мещане» для Гитлера, как и для марксистов, – неполноценные в духовном отношении люди, недостойные «творца всемогущего». «Вы с вашими моральными качествами ни для чего великого не годитесь. Вы, господа мещане, знаете только одну заботу: о самих себе! Вам, господа, знакомо только одно божество: ваши деньги!»[128] Поэтому, говорил Гитлер, мы, национал-социалисты, обращаемся не к вам, «а к великой армии бедняков, кто слишком беден, чтобы свою личную жизнь считать высшим смыслом на земле… и прежде всего мы обращаемся к громадной армии нашей немецкой молодежи»[129].
В том-то и дело, что в определенной степени Гитлер тоже марксист, ибо заимствовал у Маркса целиком и полностью учение о революционном терроре и позитивной роли насилия в человеческой истории. Все, что Гитлер заимствовал у Ленина, у большевиков, – и ставку на насилие как повивальную бабку истории, и «плебейские» методы расправы со своими политическими противниками, и пафос борьбы до победного конца, до полного физического уничтожения противника, и претензии на всевластие своей партии – имеет, как я уже обращал внимание, марксистские корни. Наверное, нельзя создать полноценную картину идейного родства большевизма и национал-социализма, упуская из виду, что не «азиат Ленин», а сам Карл Маркс пришел к выводу, что опыт революционного террора якобинцев может стать мощным оружием в руках победившего пролетариата. «Сократить, упростить и концентрировать кровопролитную агонию старого общества и кровавые муки родов нового общества может только одно средство – революционный терроризм»[130].
Поэтому Ленин, уже в 1905 году призывающий «разделаться с царизмом по-якобински, или, если хотите, по-плебейски»[131], точно следовал заветам Карла Маркса. Ленин также любил марксистское: «Битва или смерть: кровавая борьба или небытие. Такова неумолимая постановка вопроса»[132]. Кстати, у Гитлера в «Майн кампф» мы находим близкое по духу выражение. Гитлер не скрывает, что он строит свою национал-социалистическую организацию, исходя из опыта социал-демократии, опыта большевизма, исходя из опыта III коммунистического Интернационала. Имея в виду опыт КПГ, Гитлер говорит, что ее сила в том, что она «создала строгую организацию, в которой дисциплина была такая же крепкая, как в армии»[133]. Даже для широкой организации собраний гитлеровцы использовали «опыт и технику марксистских собраний». Гитлеровцы, как и большевики, называли себя «партийными товарищами», использовали красный цвет для своих плакатов. Но самое главное, чего не знают до сих пор в России, что сама партия национал-социалистов крепла и расширяла свои ряды путем практического ежедневного соревнования с коммунистами, красными, за право выражать интересы рабочих. Национал-социализм вырос, как и весь фашизм, из идейного и организационного противостояния красным, сторонникам большевизма. И каждая новая организационная победа партии Гитлера была связана с переходом, как пишет Гитлер, «десятков тысяч обманутых марксистами рабочих на нашу сторону». Правда, которую мы до сих пор от себя скрываем, что национал-социалистическая партия была не в меньшей степени рабочей, чем большевистская партия Ленина.
И, действительно, надо признать, что на самом деле в «Майн кампф» у Гитлера, по крайней мере на словах, очень многое заимствовано от социалистической идеи. Гитлер восстает, кстати, как и до него Карл Маркс, против «ужасов пролетаризации»[134] общественной жизни». Он настаивает на признании моральной равноценности физического и умственного труда, моральной равноценности труда рабочего и, к примеру, труда изобретателя. На мой взгляд, Гитлер имел полное право называть свою идеологию «социальной» и, соответственно, свое новое народное государство – социалистическим. «Наше государство должно будет во что бы то ни стало покончить с нынешним недостойным отношением к физическому труду. Этого надо добиться, хотя бы для этого потребовались усилия столетий. Наше государство будет судить о человеке не по тому, какую он работу делает, а по тому, каково качества его труда»[135] и т. д.
Но при этом Гитлер настаивает на качественном отличии своего социализма от марксистского коммунизма. Для него социализм – это «социальная идея», практика облагораживания жизни рабочих и постепенное преодоление различий в уровне жизни всех слоев общества. Гитлер обещает вернуть немецкого рабочего немецкой нации «политикой системного и планомерного улучшения социального и общекультурного положения»[136].
У национал-социалистов, как и у большевиков, ничто не имело права противостоять, спорить с их единственно верной государственной идеологией. К примеру, о многом говорит тот факт, что Третий рейх Гитлера, как и СССР, был партийным государством, что он начинается 1 декабря 1933 года, с внесения в Конституцию Германии положения о руководящей роли НСНРП как «ведущей и движущей силы национал-социалистического государства»[137]. Вместо главлита – «штаб уполномоченных по контролю над мировоззренческой подготовкой и воспитанием»[138]. Как и у большевиков – классовый, «партийный подход к искусству. Геббельс почти дословно повторял их, когда говорил, что «искусство в абсолютном смысле, как его понимает либеральная демократия, не имеет права на существование».
Сразу после прихода Гитлера к власти во многих местах назначались «комиссары по делам искусств». И, конечно, как в СССР, начали создаваться списки запрещенных книг, которые изымались из библиотек, а потом сжигались. «10 мая 1933 года длинные колонны немецких студентов выстроились на площадях многих городов Германии, чтобы совершить масштабную акцию по сожжению книг, а в Берлине Йозеф Геббельс вместе с новым ординарным профессором политической педагогики Альфредом Боймлером произнесли страстные речи против интеллектуального разложения, царившего в Германии на протяжении четырнадцати лет. Сожжены были, среди прочего, книги Зигмунда Фрейда, Фридриха Вильгельма Фёрстера, Карла Маркса, Эриха Марии Ремарка; некоторые из «приговоров к сожжению» звучали следующим образом: «Против декадентства и морального распада. За дисциплину и нравственность в семье и государстве! Я предаю огню произведения Гериха Манна, Эрнста Глезера и Эриха Кестнера». «Против калечащей душу переоценки половой жизни, за благородство души человеческой! Я предаю огню произведения Зигмунда Фрейда». «Против литературной измены солдатам мировой войны, за воспитание народа в духе правдивости! Я предаю огню произведения Эриха Марии Ремарка»[139].
Но то, что особенно сближало, делало родственным большевизм и социализм, так это общее для них отрицание буржуазного права. Национал-социализм, как и большевизм, прежде всего не хотел связывать себя ни с какими возникшими до них законами. На это обстоятельство в первую очередь обращали внимание все исследователи философского родства национал-социализма с большевизмом. Гитлер, который в «Майн кампф» присваивает себе право на жизнь тех, кто стоит на дороге его борьбы, по сути, действительно повторяет все то, что говорил об особенностях революционного права Ленин, то есть то, что революционное право требует бесправия для врагов революции. Э. Нольте для подтверждения этого тезиса ссылается на речь Ленина, произнесенную перед Центральным советом профсоюзов, в которой Ленин «выделил Статью 23 Конституции РСФСР, где сказано, что Советская республика отнимает у отдельных лиц и отдельных групп те права, которые можно использовать в ущерб интересам социалистической революции, – и продолжал: „Мы открыто заявили, что в переходный период не только не обещаем никакой свободы направо и налево, но и говорим заранее, что будем лишать всяких прав буржуазию, мешающую социалистической революции. А кто об этом будет судить? Судить будет пролетариат“»[140].
О роли III Ленинского Коммунистического Интернационала в приходе Гитлера к власти
Правда, о которой мы до сих пор мало знаем в России, состоит в том, что активность и энергия Гитлера и его партии в борьбе за власть росла пропорционально влиянию III Интернационала, советской России на политику просоветской КПГ Эрнста Тельмана. Проводимая Лениным, Троцким и потом Сталиным политика экспорта пролетарских революций в Западную Европу, и прежде всего в Германию, провоцировала поддержку населением, немецким бюргером, а к концу 1920-х и немецкими рабочими партии Гитлера как единственной реальной защитницы от угрозы прихода к власти промосковских коммунистов.
И все дело в том, что КПГ Эрнста Тельмана как секция Коммунистического Интернационала не просто изучала большевистский опыт революционного захвата власти, но и готовилась к этому захвату, и не только морально. Ленинская идея вооружения революционного пролетариата с самого начала применялась германскими коммунистами и на практике. Клара Цеткин на V Конгрессе Коминтерна, который проходил в Москве в июне-июле 1924 года, открыто докладывала: «Мы организовывали боевые кадры, мы устраивали школы, где наши товарищи, имеющие способности к военному делу, приобретали квалификацию красных офицеров, мы создавали партизанские группы, специальные комиссии для железнодорожников, мы впервые приступили к организации службы новостей <…>, задачей которой была контрразведка, разоблачение шпиков и проч.». Действительно, по поручению Коминтерна был создан так называемый М– (военный) и Н– (новостной) аппарат, а также специальная военно-политическая (МП) организация в качестве отдела кадров для Красной армии.
Рейхслейтером МП стал советский генерал, и Германия была поделена на шесть МП-округов, во главе которых, наряду с немецкими ответственными стояли в качестве советников также советские генералы. Одновременно был создан и террористический аппарат (Т-группа), задачей которого было устранять шпиков и организовывать отдельные покушения для подготовки массового террора[141].
С момента поражения Германии в Первой мировой войне, с ноября 1918 года, лидеры немецких коммунистов Карл Либкнехт и Роза Люксембург считали, что сейчас наступил час Германии, наступил «решительный момент», аналогичный русской революции правления Керенского, когда необходимо нечто подобное ленинскому Октябрю, то есть утверждение социализма как господства трудящихся. В силу этого радикализм сторонников Гитлера вытекал не только из их философии полной и окончательной победы без всяких компромиссов, но и был ответом на радикализм их главных противников – немецкой партии Коминтерна. В этой связи тот же Э. Нольте напоминает, что «не подлежит сомнению, что КПГ стремилась не только нейтрализовать, но и вовсе истребить фашистов в собственном смысле, сторонников Гитлера и Людендорфа. Например, коммунистическое партийное руководство потребовало 12 июля, чтобы каждый пятый фашист был поставлен к стенке, поскольку фашисты хотели расстрелять каждого десятого бастующего рабочего. А уже в апреле „Роте Фане“ опубликовала длинный доклад бежавшего из России коммуниста, из которого ясно следовало, что предстоящая революция понимается III Интернационалом не только как внутреннее дело Германии. В беседе с главнокомандующим Западного фронта товарищем Тухачевским корреспондент как представитель ЦК КПГ убедился, что Красная армия полна энтузиазма прийти на помощь немецкому пролетариату и что ее при этом ничто не остановит: „Русская армия сметет, как былинку, польскую насыпь, которая будет отделять ее от немецкого пролетариата в его роковой час“»[142]. Подобные настроения расправы с национал-социалистами в свою очередь опекун III Интернационала Карл Радек приветствовал как признак «здоровых инстинктов народа», противостоящих «трусости и лжи» пацифистских, примитивных настроений. Для представителя ленинской гвардии жажда расправы была «здоровым инстинктом».
Настойчивая, открытая активность Карла Радека на политическом поле Германии как «смотрящего» от Коминтерна за революционной работой немецких коммунистов, признания, подобные процитированному выше докладу Клары Цеткин в штабе мировой революции в Москве, давали больше, чем нужно, оснований национал-социалистам пугать немецкого бюргера скорым приходом к власти промосковских коммунистов со всеми последующими красотами русского чекизма. Что они, национал-социалисты и Гитлер, весьма умело и эффективно, с пользой для себя и делали. Тем более что к моменту прихода к власти Гитлера картина ужасов большевизма дополнилась рассказами об ужасах раскулачивания и начинающегося российского ГУЛАГа. «Вам нужны тысячи немецких трупов на уличных фонарях каждого города? – обращалось к немецкой нации руководство НСНРП. – Или вы намерены ждать, пока, как в России, в каждом городе не начнет функционировать большевистская комиссия смерти, и каждый, кто не с диктатурой, будет отправлен к праотцам как „контрреволюционер“? или вы хотите спотыкаться о трупы ваших жен и детей, которые так же, как в Москве и Петербурге, подлежат устранению как „репродуценты буржуазии“? Нет, воскликнете вы. И тем не менее мы говорим вам: все это произойдет с той же планомерностью, как в России, если вы не вспомните, что теперь нужно бороться, если хочешь жить»[143].
Наверное, у марксистов, особенно у большевиков, были особые мозги. Их вера в неизбежность смерти мира капитализма и собственно неизбежность победы мировой пролетарской революции была настолько сильной, что делала их слепыми во всем, что касалось очевидных, негативных последствий их настырного желания во что бы то ни стало ускорить приход к власти немецких братьев по Коминтерну. Если, на мой взгляд, верно утверждение Э. Нольте, что «страх бюргерской Германии перед грядущей коммунистической революцией в стране» сыграл бульшую роль в приходе Гитлера к власти, чем потрясения кризиса конца 1920-х – начала 1930-х годов, то нельзя не видеть, что тактика КПГ, руководимой Москвой, делала все возможное и невозможное, чтобы эти страхи усиливать. Не забывайте, накануне прихода Гитлера к власти в начале 1933 года, в январе-феврале, появились слухи о том, что коммунисты готовятся к гражданской войне, слухи о тайных поставках оружия из СССР и даже о планах поджогов немецких церквей и музеев. И именно потому, что у немцев, в отличие от русских, было больше развито национальное сознание, сознание ценности своей истории, культуры, большевистская, коммунистическая идея «разрушения до основания старого мира» действительно воспринималась ими как «смертельная опасность», существовала эмоциональная почва для прихода к власти фашистов как защитников национальных святынь. Фашизм, потом национал-социализм – это на самом деле действительно особое, «неподмененное» место в рамках неизбежного антибольшевизма, не только как итальянского или немецкого, а как общеевропейского явления. Такова правда, которая до сих пор не проникла в наше русское, все еще коммунистическое сознание. Раз появилось учение, практика, отрицающая коренные условия европейской цивилизации нового времени, отрицающей частную собственность, буржуазное право, национальное государство, должна была родиться консервативная идеология, идеология защиты всех этих опор буржуазной цивилизации. На правом фланге этого антибольшевистского фронта неизбежно должен был появиться радикальный консерватизм, радикальный национализм как реакция на радикальный интернационализм. Если Муссолини со своим «третьим путем» был просто фашист, то Гитлер со своим болезненным антисемитизмом был фашист радикальный. Болезненный антисемитизм Гитлера придал фашизму уже пещерный, биологический расизм.
Конечно, в книге Эрнеста Нольте, из которой я позаимствовал все приведенные выше факты, свидетельствующие о несомненном влиянии вполне реальной угрозы советизации Европы на появление национал-социализма Гитлера, есть определенный перекос. В этой книге угроза советизации Германии откровенно доминирует над всеми другими факторами, действительно породившими национал-социализм. Наверное, пангерманизм, идея превосходства арийской расы тоже сыграли громадную роль в появлении национал-социализма. Наверное, если бы не было Версаля, не было бы оскорбленного поражением в Первой мировой войне достоинства немцев, то не было бы и таких страхов, как страх оказаться под властью немецких большевиков.
Философия смерти объединяет национализм и революционный марксизм
Николай Бердяев уже во второй половине тридцатых годов прошлого века обратил внимание, что эти две, на первый взгляд, враждующие идеологии роднит и антигуманизм, и антидемократизм, и, конечно же, болезненная жажда разрушения и смерти. У большевиков, у Ленина «право индивидуальной свободы» уступает интересам трудящихся. У Гитлера «право индивидуальной свободы должно отступить на задний план перед обязанностью сохранения расы»[144]. Бердяев обращал внимание, что для Ленина как большевика характерно и отсутствие веры в человека, веры в первенство «духа и свободы», характерна ненависть к свободе, то есть все то, что появится позже у национал-социализма.
И, конечно, ничто так не сближало национал-социализм с большевизмом, как откровенная ненависть к «западной демократии» и традициям парламентаризма. Парламентаризм для Гитлера – это «самое грязное внешнее проявление» демократии «современного Запада»[145]. «Грязи» парламентаризма Гитлер вслед за Лениным противопоставляет вооруженное восстание, «диктатуру». Конечно, когда Гитлер писал свой «Майн кампф», у него не было перед глазами текста ленинских работ, посвященных разработке теории вооруженного восстания, изучению качественных отличий революционной партии от парламентской, реформистской. Но когда читаешь рассуждения Гитлера на заданную тему, не устаешь поражаться революционному родству воззрений этих политиков. У Ленина – диктатура во имя победы пролетариата. У Гитлера – диктатура во имя победы нации. Ленин переступает через «право», «закон» во имя величия пролетариата, Гитлер – во имя «величия нации». Гитлер борется с католической партией точно так, как Ленин боролся с оппортунизмом меньшевиков. «Такие люди (речь идет о католической партии. –