Вот в чем дело: по уговору нашему, долго собирался я улучить время, чтобы выпросить у государя вас в сотрудники. Да все как-то не удавалось. Наконец на масленице царь заговорил как-то со мною о Петре I, и я тут же представил ему, что трудиться мне одному над архивами невозможно, и что помощь просвещенного, умного и деятельного ученого мне необходима. Государь спросил, кого же мне надобно, и при вашем имени было нахмурился — (он смешивает вас с Полевым; извините великодушно; он литератор не весьма твердый, хоть молодец, и славный царь). Я кое-как успел вас отрекомендовать, а Д. Н. Блудов все поправил и объяснил, что между вами и Полевым общего только первый слог ваших фамилий. К сему присовокупился и благосклонный отзыв Бенкендорфа. Таким образом дело слажено; и архивы вам открыты (кроме тайного). Теперь остается решить, на каком основании намерены вы приступить к делу… А труды ваши не пропадут ни в каком отношении. Ибо все, елико можно будет напечатать, напечатаете
Письмо это подтверждает, что отношения Пушкина с царем были достаточно короткими, если он решает постоянно вопросы с ним напрямую, или по крайней мере через Бенкендорфа. И издание газеты, и планы по изданию журнала, которые также осуществятся, и работа в архивах, которая нужна Пушкину для написания не только истории Петра Великого, но и «Истории русского народа» — все это совершается благодаря Николаю. Понятное дело, что Николай,
Также не может не поражать и обстоятельство, о котором мы говорили чуть выше, что крайне «узок» круг людей культуры того времени, и он всячески известен власти, включая верховную. И царь, высшие чиновники не просто слышали фамилию Погодина, но имеют о нем с в о е суждение, отношение к нему, составленное на основании знакомства и с деятельностью и трудами историка.
И еще одно. Пушкин видит в исторических документах необходимый материал не только для исследователя и историка, но и для художника, писателя. Он сам рассчитывает «поживиться» на этом материале, а также великодушно приглашает к такому «пирогу» и других.
В продолжение двух последних лет занимался я одними историческими изысканиями, не написав ни одной строчки чисто литературной. Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мною начатую, и которая доставит мне деньги, в коих имею нужду. Мне самому совестно тратить время на суетные занятия, но что делать? Они одни доставляют мне независимость и способ проживать с моим семейством в Петербурге, где труды мои, благодаря государя, имеют цель более важную и полезную.
Кроме жалования, определенного мне щедростию его величества, нет у меня постоянного дохода; между тем жизнь в столице дорога и с умножением моего семейства умножаются и расходы.
Может быть, государю угодно знать, какую именно книгу я хочу дописать в деревне: это роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии.
Речь идет о написании текста о восстании Пугачева — «Капитанской дочки». Но Пушкин еще и еще раз подчеркивает важность для себя исторического расследования фактических обстоятельств произошедшего, и он стремится посетить места, где и были главные очаги пугачевской смуты.
Забыл я тебе сказать, что в Яропольце (виноват: в Торжке) толстая M-lle Pojarsky, та самая, которая варит славный квас и жарит славные котлеты, провожая меня до ворот своего трактира, отвечала мне на мои нежности: стыдно вам замечать чужие красоты, у вас самого такая красавица, что встретя ее (?) ахнула… Ты видишь, моя женка, что слава твоя распространилась по всем уездам. Довольна ли ты?.. Я веду себя хорошо, и тебе не за что на меня дуться. Письмо это застанет тебя после твоих именин. Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете — а душу твою люблю я еще более твоего лица. Прощай, мой ангел, целую тебя крепко.
Замечательное место из переписки Пушкина с женой, которое выступает безоговорочной и окончательной индульгенцией для Натальи Николаевны. Ее душу
Меня беспокоят твои обстоятельства, денег у тебя слишком мало. Того и гляди сделаешь новые долги, не расплатясь со старыми. Я путешествую, кажется, с пользою, но еще не на месте и ничего не написал. Я сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться…
Пиши мне в Болдино.
Опять я в Симбирске. Третьего дня, выехав ночью, направился я к Оренбургу. Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Черт его побери, дорого бы я дал, чтоб его затравить.
Мы помним, что другой заяц, из окрестностей села Михайловского, спас нам Пушкина, когда тот собрался без всякого разрешения властей отправиться в Петербург на Сенатскую площадь, чтобы быть там вместе с друзьями-декабристами. Заяц перебежал ему дорогу и Пушкин повернул обратно, увидев в этом недобрый знак. Стоит сейчас около Михайловского памятник, поставленный в благодарность за спасение национального гения, простому русскому зайцу. За то мы должны благодарить А. Битова.