Вчера был я у Вяземской, у ней отправлялся обоз, и я было с ним отправил к тебе письмо, но письмо забыли, а я его тебе препровождаю. Чтоб не пропала ни одна строка пера моего для тебя и для потомства.
Казалось бы ироническая оговорка о потомстве, но Пушкин уже сейчас знает себе цену и понимает всю важность своих «написанных» строк. Он на самом деле позиционирует себя на горизонт дальних исторических и культурных событий в России. Это не гордыня, которая хуже зависти и других смертных грехов, но отчетливое понимание важности всей его работы на ниве русской словесности.
Вчера только успел отправить письмо на почту, получил от тебя целых три. Спасибо, жена. Спасибо и за то, что ложишься рано спать. Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства; принимать Пушкина (однофамилец и дальний родственник поэта —
Первый «звоночек» беспокойства Пушкина о возможных «сплетнях» по причине «кокетства» Натальи Николаевны. Эта тема в их переписке станет одной из основных со стороны Пушкина, и не уйдет до самой смерти поэта.
Я ждал от тебя грозы, ибо по моему расчету прежде воскресенья ты письма от меня не получила; а ты так тиха, так снисходительна, так забавна, что чудо. Что это значит? Уж не кокю ли я? (То есть рогоносец —
По пунктам отвечаю на твои обвинения. 1)Русский человек в дороге не переодевается, и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве не крещеная, что всего этого не знаешь? 2)В Москве письма принимаются до 12 часов — а я въехал в Тверскую заставу ровно в 11, следственно, и отложил писать к тебе до другого дня. Видишь ли, что я прав, а что ты кругом виновата? Виновата 1)потому, что всякий вздор забираешь себе в голову. 2)потому, что пакет Бенкендорфа (вероятно, важный) отсылаешь с досады на меня, Бог ведает куда, 3) кокетничаешь со всем дипломатическим корпусом, да еще жалуешься на свое положение… Женка, женка!..
Вот появляется и первое указание на «площадку», на которой будет развиваться вся история с дуэлью — «дипломатический корпус», а это значит голландский посланник Геккерен.
1833
Вы просили у меня стихов для альманаха, который намеревались выпустить в этом году. Я задержал свой ответ по весьма уважительной причине: мне нечего было вам послать и я все ждал, как говорится, минуты вдохновения, то есть припадка бумагомарания. Но вдохновение так и не пришло, в течение последних двух лет я не написал ни одного стиха — и вот почему мое доброе намерение преподнести вам свои несчастные стишки отправилось мостить ад. Ради Бога, не сердитесь, а лучше пожалейте меня за то, что мне никогда не удается поступать так, как мне следовало бы или хотелось бы.
Пушкин отвечает на просьбу своего старого знакомого о присылке стихотворений для альманаха, который тот задумал издать в провинции. Понятно, что Пушкин не склонен отдавать свои стихи для появления в провинциальной печати, но, не желая оскорбить товарища, он придумывает отговорку и делает отказ необидным для самолюбия Санковского.
Жизнь моя в Петербурге ни то ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде — все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения.
Вот как располагаю я моим будущим. Летом, после родов жены, отправляю ее в калужскую деревню к сестрам, а сам съезжу в Нижний да, может быть, в Астрахань. Мимоездом увидимся и наговоримся досыта. Путешествие нужно мне нравственно и физически.