Очень благодарен вам, любезный Миллер, за статью Феофилакта Косичкина, я уже ее видел. Благодарю вас сердечно и за известие о взятии Варшавы. Поздравляю вас и весь мой Лицей.
Феофилакт Косичкин — это один из псевдонимов Пушкина, который он использовал для подписи своих литературно-критических и иных журналистских откликов на текущую литературу.
Не буду говорить вам о взятии Варшавы. Вы представляете себе, с каким восторгом мы приняли это известие после 9-месячных тяжелых неудач. Что скажет Европа? Вот вопрос, который нас занимает.
Генерал,
Пользуюсь… случаем, чтобы обратиться к вам по одному чисто личному делу. Внимание, которое вы всегда изволили мне оказывать, дает мне смелость говорить с вами обстоятельно и с полным доверием.
Около года тому назад в одной из наших газет была напечатана сатирическая статья, в которой говорилось о некоем литераторе, претендующем на благородное происхождение, в то время как он лишь мещанин в дворянстве. К этому было прибавлено, что мать его — мулатка, отец которой, бедный негритенок, был куплен матросом за бутылку рома. Хотя Петр Великий вовсе не похож на пьяного матроса, это достаточно ясно указывало на меня, ибо среди русских литераторов один я имею в числе своих предков негра… Ввиду того, что вышеупомянутая статья была напечатана в официальной газете и непристойность зашла так далеко, что о моей матери говорилось в фельетоне, который должен был бы носить чисто литературный характер, и так как журналисты наши не дерутся на дуэли, я счел своим долгом ответить
Я послал свой ответ покойному Дельвигу с просьбой поместить в его газете (в «Литературной газете» —
Пушкин был чрезвычайно щепетилен в вопросах чести; его родословная и связь с именем Петра Великого были для него священны. Его слова о 600-летнем дворянстве, повторенные не раз и не два, были не пустым звуком, «проходным» выражением, а знаком принадлежности к людям, создававшим русское государство, защищавшим его. Пушкин не тщеславен, но он отстаивает свое право на достойное имя и безукоризненную честь, какие он охраняет всеми силами.
Тебя, мой ангел, люблю так, что выразить не могу; с тех пор как здесь, я только и думаю, как бы удрать в Петербург — к тебе, женка моя…
На днях опишу тебе мою жизнь у Нащокина… Стихов твоих не читаю. Черт ли в них; и свои надоели. Пиши мне лучше о себе — о своем здоровье.
Милый мой друг, ты очень мила, ты пишешь мне часто, одна беда: письма твои меня не радуют. Что такое vertige? Обмороки или тошнота? Виделись ли с бабкой? Пустили ли тебе кровь? Все это ужас меня беспокоит. Чем больше думаю, тем яснее вижу, что я глупо сделал, что уехал от тебя. Без меня ты что-нибудь с собой да напроказишь. Того и гляди выкинешь. Зачем ты не ходишь? А дала мне честное слово, что будешь ходить по два часа в сутки. Хорошо ли это?.. Здесь мне скучно; Нащокин занят делами, а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного — что делать?.. Вчера Нащокин задал нам цыганский вечер; я так от этого отвык, что от крику гостей и пенья цыганок до сих пор голова болит. Тоска, мой ангел — до свидания.
Заботливый муж, думающий о здоровье своей жены, ожидающей их первенца, скучающей по ней, находящий ласковые слова для нее — это тоже Пушкин. Вообще письма Пушкина к жене — это особый пласт пушкинского эпистолярного наследия. И не только с точки зрения теплоты, эмоций, нежности, скрытой или, наоборот, не прячущейся страсти, постоянного вопрошания о детках, но и с точки зрения их особой стилистики, в которой много бытового просторечия, употребления народных выражений, неожиданных эпитетов и шутливых упреков. В них нет и намека на какую-либо дистанцию, либо проявление холодного, поучающего тона мужа, который старше своей жены на 13 лет. Ведь, по существу, Наталья Николаевна еще
1832