Не смейтесь надо мной, я в бешенстве. Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с ее карантинами — не отвратительнейшая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба? Мой ангел, ваша любовь — единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка (где, замечу в скобках, мой дед повесил француза-учителя, аббата Николя, которым был недоволен). Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье.
Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется… Я совершенно пал духом и право не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать…
Что до нас, то мы оцеплены карантинами, но зараза к нам еще не проникла. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседей, ни книг. Погода ужасная. Я провожу время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свете…
Первыми стихотворениями
Иной читатель может заметить, что в с е г о э т о г о нет у Пушкина, — на самом деле
В сентябре были написаны «Гробовщик» и «Барышня-крестьянка», завершен «Евгений Онегин», написана «Сказка о попе и работнике его Балде» и ряд стихотворений.
В октябре написаны — «Метель», «Выстрел», «Станционный смотритель», «Домик в Коломне», две «маленькие трагедии» — «Скупой рыцарь» и «Моцарт и Сальери», была создана и впоследствии сожжена десятая глава «Евгения Онегина», создано много стихов, среди них такие, как «Моя родословная», «Румяный критик мой…», «Заклинание», ряд литературно-критических набросков. В ноябре Пушкин пишет другие «маленькие трагедии» — «Каменный гость» и «Пир во время чумы», создает «Историю села Горюхина», продолжают
Наконец, из него
Художественная высота, достигнутая Пушкиным той осенью, может быть охарактеризирована лишь одним словом — гениальность. Создав «Маленькие трагедии», Пушкин становится — по объему и сложности представленных в них вопросов психологии, философии, нравственности — драматургом, не уступающим самому Шекспиру, (о котором он говорил, что, читая английского драматурга, «у него кружится голова, как будто он заглядывает в бездну»). Вот и открылась его собственная «бездна» понимания человека, его самых высоких и низких чувств, идеалов жизни, любовной страсти людей, вопросов жизни и смерти, веры и безверия, надежды и отчаяния, «гения и злодейства», страха и надежды.
Это была русская художественная философия самого сложного состава, с которой можно было без ложной скромности выступать перед целым миром; и уж, конечно, ни о какой «ночтожности» русской литературы, о которой рассуждал совсем недавно сам Пушкин, и говорить нечего: поэт раз и навсегда «закрывает» этот вопрос. Созданные им в «болдинскую осень» тексты превышают уровень мировой литературы того времени.
Сказанное вами о симпатии совершенно справедливо и очень тонко. Мы сочувствуем несчастным из своеобразного эгоизма: мы видим, что, в сущности, не мы одни несчастны. Сочувствовать счастью может только весьма благородная и бескорыстная душа. Но счастье… это великое «быть может», как говорил Рабле о рае или о вечности. В вопросах счастья я атеист; я не верю в него и лишь в обществе старых друзей я начинаю немного сомневаться.
«Марфа» (речь идет о романе М. Погодина «Марфа-посадница» —
Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2
Пушкин — редкое для него состояние — хвалится, торжествует, сам не веря тому
Счастливое соединение любимого времени года, подъем творческого гения, ощущение нового шага в своей жизни — женитьбы на одной из главных красавиц России, дало Пушкина понимание и
Думается, именно после Болдино Пушкин окончательно осознал свое место в русской литературе, понял свой гений, отсутствие у него каких-либо видимых творческих границ. Он мог творить ВСЕ. Духовные силы его были практически безграничны.