– Почему – вдруг? – К её недоверию Дан был готов и с ответом не задержался. – Ничего не вдруг. Я с самого начала к тебе неровно дышал, если помнишь. Меча не было, места удачного в гвардии не было, а теперь есть – и я тут как тут.

Он приосанился, красуясь. И в самом деле был хорош. Если напрочь забыть ту зверскую морду, что лезла к ней когда-то по ночам или костерила на чём свет стоит неуклюжего сорок второго в учебных дюжинных схватках.

– Соглашайся, не сомневайся.

И зачем-то неосторожно добавил:

– Пока про вас с Жуком не болтают. А там и захотят чего сказать – не посмеют.

Наверное, оно само собой выперло – подспудно носимое сомнение, мешающее договариваться полюбовно.

Чуха не поняла. Разумеется, она вспомнила не давнишний поздний ужин с бывшим сокашником, а улыбчивого сотника и сложенный вчетверо доносный лист из его ларца. Ничего такого уж ужасного в том листе на них с Жуком не было. Она недоумённо пожала плечами:

– А что про нас с Жуком? Все цеховики живы, не утопли, а за зазывалу того мы тут же пеню внесли…

Ещё не умом дойдя, а глазами и ушами, чутьём уловивши блаженное неведение чухи, Дан вдруг отчётливо понял, что выложил монеты ни за что. Ой-ё! Захотелось взвыть в голос от беспросветной своей доверчивой глупости: "Как он меня! Ах, как же он меня!.."

Ведь уже знавал и невинных девиц, и девиц, что притворялись невинными на заказ. Чухе-то как раз притворства часто недоставало даже для обманных приёмов. Врать почти что не умела. Честней её у них и не бился никто… Жук же – торгаш известный. А хвосты шрамов вон и в вырезе углядеть можно… Да сладься б то дело, она сейчас же его, а не какого-то битого зазывалу припомнила. Ой, как он меня! Так попасть!.. Дан даже покраснел, чего с ним никогда не случалось. И промолчать бы ему – по крайней мере, до встречи с хитрым омом, но он спросил:

– Так у тебя с ним на постое точно ничего не было?

И по тому, как далеко не сразу родилось понимание в светлых глазах, уверился: да, не было. Яромира же, припомнив, наконец, столичный постой и полураздетого Жука, тоже полыхнула было краской:

– Что?

Но, связав воспоминание с оскорбительным уточнением Дана, аж побледнела от гнева:

– Это он так сказал?!!

– Да нет… Ты только не волнуйся! – О споре ей знать ни к чему, а с Жуком он и сам разберётся. – Это так, слухи… И слухов нет, Яр! Нет, говорю! Это я от ревности. Что ж мне, и поревновать нельзя?..

Отбросив на время сразу же завихрившиеся в голове планы разборок с омом, отступая к дверям, Дан залюбовался чухой: она, пошарив у пояса в поисках меча, двинулась на него безоружной, грозно сдвинув брови.

– А ну катись отсюда! И ты, и Жук! И вся твоя вонючая дюжина! И гвардия твоя вшивая! И столица твоя поганая…

– Ну, прогнал маленько! Бывает. Ну, не кипи, остынь… Ухожу! – Он, зная её, даже руки за спину убрал. – Уже ушёл!! – В дверях чуха остановилась: в конце галереи, на перилах крыльца, сидели две стражницы – позориться перед ними не хотелось. Дан почти допятился до них, помахал ей, прощаясь, приложил руку к сердцу. – До скорого свидания! Я сватов пришлю, настоящих. Подумай! Любой мой герб даю, не жалко…

Легко сбежал по ступенькам, обернулся – усмехнуться и подмигнуть ей: