Я только пожал плечами:
— Квадратный. То есть в квадрате. Может, вызовем такси и поедем ко мне домой?
— Нет, туда нельзя. — Она посмотрела на меня с сочувствием. — Там нас с тобой ждут. Бодрые молодые люди из «Родины».
Отлично, просто супер!
За мной гоняется озверевшая либеральная братия, чтобы отобрать или ликвидировать текст мемуаров! По следу идут фанатичные детишки Фрола Посконного, желающего часть моих лавров, а лучше все! И роняет кровавую пену Евграф Щебутнов, которому кто-то нашептал в мохнатое ухо о моих гнусных высказываниях!
Это ли не слава?
Я — человек, испытавший горе от жезла гнева Его.
Он повел меня и ввел во тьму, а не во свет, измождил плоть мою и кожу мою, сокрушил кости мои; огородил меня и обложил горечью и тяготою; посадил меня в темное место, как давно умерших, окружил меня стеною, чтобы я не вышел, отяготил оковы мои, и когда я взывал и вопиял, задерживал молитву мою; каменьями преградил дороги мои, извратил стези мои.
Ибо таков путь говорящего правду.
Глава 18
Чтобы вызвать такси, Вика извлекла из сумочки древний кнопочный телефон, настоящего динозавра едва ли не эпохи малиновых пиджаков.
А пока мы ждали машины, ежась на холодном ветру, она костерила знатока точек Щебутнова, его сексуальные привычки, внешность и родственников. А я думал, что нам в самом деле повезло — будь на месте Евграфа кто поумнее и не такой вспыльчивый, он бы не стал оставлять бессмысленную записку, а устроил бы около машины засаду, чтобы взять меня под белы рученьки и отомстить как следует.
Писатель-качок-байкер, я уверен, через несколько дней забудет о гневе на меня, зато обрушится с громами и молниями на какого-нибудь другого литературного «педика».
В такси оказалось блаженно тепло, и я тут же вытащил новый ноут, уместил на коленях. Не услышал, какой адрес назвала Вика, и принялся строчить с того места, на котором остановился утром.
Я забыл, когда последний раз спал ночью, я словно плавал в облаке дурмана, и не понимал почти ничего, кроме того, что мне надо писать «Навуходоносора», нужно изблевать из себя этот проклятый текст, иначе он отравит и уничтожит меня, превратит в хныкающего идиота. В дурман добавилась нотка легкого раздражения, когда пришлось вылезать из автомашины и куда-то идти.
— Тут нас точно не будут искать, — произнесла Вика уже озвученную когда-то фразу, и следом за ней я переступил порог то ли склада, то ли ангара.
Запах грязных носков и выдержанного мужского пота шарахнул в нос с такой силой, что у меня выступили слезы, а волосы на макушке встали дыбом. Сотни глаз обратились в нашу сторону — глаз молодых и старых, но одинаково темных, удивленных и немного испуганных; заполнявший помещение гул стих, и внутрь робко заглянула полная тишина.
В огромном зале, где рядами стояли трехъярусные панцирные кровати, обитали работяги-гастарбайтеры. Около ножек внизу виднелись груды сумок и рюкзаков, на веревках сушилось белье, у стены рядом со входом располагалась настоящая зарядочная станция: десятки розеток c торчащими из них зарядками разных «калибров».
— Салям алейкум, — сказала Вика и добавила что-то не по-русски, и на темных лицах расцвели одинаковые ухмылки.
— Салям алейкум, сестра, — ответил один из таджиков — или узбеков, или киргизов? — постарше остальных, с сединой, и махнул ручищей, после чего эта общага — стопроцентно незаконная — зажила своей жизнью. — И тебе брат, тоже. Э, заходите, уважаемые.