— О, спасибо… — пробормотал я, вываливаясь из текстовой мелодии в мир обычных звуков, таких слабых и нелепых.

— Пей, — сказала Вика очень мрачно. — Ты мне нужен в полном сознании. Сечешь?

Она сидела на койке рядом со мной, такая красивая, такая неуместная в этом царстве, скорее ханстве тяжелых запахов и привыкших к работе на износ мужчин. Тянуло меня к ней неимоверно, хотелось увлечь ее в более комфортное и менее людное место, чтобы там, где мы будем наедине, под романтическую негромкую музыку… гммм…

— Я и так в сознании, я очень сознательный, и сознаюсь я… — понес я бред, чтобы отвлечь себя от опасных мыслей, но осекся, когда понял — она не шутит; судя по вытянувшемуся лицу и тревоге в глазах, что-то произошло; я выпил кофе и растер ладонями уши, чтобы кровь уж точно прилила к голове и к жалким остаткам мозга. — Что случилось?

Вика помедлила, а затем выдала:

— Меня отзывают.

— Чего? — Я вытаращился на нее: неужели меня подвели уши или эта прекрасная дева решила сойти с ума, чтобы спасти от безумия меня самого? — Тебя отзывают? Кто? Куда? Зачем?

— Начальство, — сообщила она через сжатые зубы. — Мне приказано вернуться в штаб. Сегодня же. Требовали немедленно, но тут я их послала, так что пришлось им утереться.

Слово «штаб» заставило меня дернуться — и на кого работает эта рыжуля?

— Но… но… — Стимулятор будто прекратил действовать, вся усталость, накопившаяся за последние дни, обрушилась на меня лавиной, в голове стало тесно и очень-очень горячо. — Мемуары-то что?

— Ты должен сдать их к дедлайну. — Вика пожала плечами. — Специально уточнила. Поверь, я понимаю не больше твоего.

Отлично!

— Но как? — Я поднял серебристый ноутбук и потряс его. — Ты же заберешь его!

— Нет. И это самое странное. — Она посмотрела на меня — я не верил своим глазам — беспомощно. — Я оставлю его тебе, сообщу пароль, чтобы ты мог работать, ну… и… и всё.

Редкий случай, когда я не нашел, что сказать.

— Не знаю, что там случилось, — продолжила Вика. — Какие-то интриги меж наших? Кому-то на самом верху не нравится сам проект, и они решили его запороть, но так, чтобы никого нельзя было обвинить, чтобы крайними, если Борис Борисович разгневается, стали исполнители вроде нас с тобой… И эти ваши либеральные писатели, которые типа против власти — на самом деле они срослись с ней куда теснее, чем тот же Посконный, они зачем-то нужны тем, кто все решает, кто управляет страной! И кто-то из них мог надавить, использовать связи, чтобы разрушить все, уничтожить, сорвать!

Жаркая волна гнева пробежала по моему лицу.

О да, когда-то я злился, обнаружив себя под тотальным присмотром — ну как же, свободный отважный творец и прочая бредятина! Но теперь я понимал, что был под этим присмотром всегда, разве что не со стороны кровавого режима, а со стороны нашей писательской и околописательской кодлы, только их надзор был куда хитрее, изощреннее, касался не столько тела, сколько разума, мыслей, мечтаний!

И если поначалу я относился к мемуарам как к позорной заказухе, оправданием которой может служить лишь сумма, которую за нее заплатят, то сейчас я слишком много в них вложил, и не только вкарманных фиг, но и сил, таланта, времени. Я не мог их просто слить.

— Но что… мне делать? — спросил я.