— Ладно, на. — Трясущимися руками я вытащил флешку. — Скинешь там всё, ладно. Кроме того — спасибо… Если бы не ты, то он бы меня изуродовал.

— Это уже моя работа, — промурлыкала Вика.

— Но я думал, что ты на них кинешься и бац-бац, хрясь, раскидаешь.

— Не надо верить тому, что показывают в кино. Во мне весу — пятьдесят пять килограммов. Самый легкий из этой троицы — в два раза тяжелее, и пусть они жирные и необученные, все равно, один удар, и меня уносит в небо. Кроме того — это матерые мужики, а не рыхлые юнцы, как те двое в пансионате. И всегда лучше побеждать без драки, если возможно.

Принесли еду, и к ней — сразу две чашки кофе.

Таблетку стимулятора Вика не предложила, а я не попросил, решил, что справлюсь так. И через пять минут сгинул для меня торговый центр со всем его пассажами и бутиками, исчезло кинокафе с развешенными по стенам звездами, угасшими и все еще сверкающими, исчез даже подобный буйному вепрю коллега Щебутнов, знаток алфавита и знаков препинания… Я стал инструментом, набором функций: пальцами, чтобы вставлять новые значки и убирать старые, перемещать фрагменты текста; мозгом, чтобы придумывать, как все это сделать; глазами, наблюдающими за процессом и контролирующими его; ну и задницей, на которой покоилось, было смонтировано все остальное.

Если отрезать у писателя все ненужные органы, то он будет выглядеть примерно так.

Хотя нет, еще понадобится рот, чтобы заливать в него бухло, и печень, чтобы разлагать спирт и страдать от похмелья!

В мир бренный я вернулся на этот раз сам, когда закончил очередную главу, про Восьмидневную войну на Кавказе. Обнаружил, что прошло четыре часа, и что Вика глядит на меня со странным выражением лица — озадаченность вперемешку с недоумением и даже сочувствием.

— Чии-тоо? — спросил я, губы послушались не сразу, будто на сильном морозе.

— Я прочитала, — проговорила она. — Скажи мне, что ты собираешься делать с текстом? Публиковать?

Тут я впервые задумался о судьбе «Навуходоносора», нового, каким он стал за последние дни. С прежним, где на фоне вавилонских аллюзий легко различался и сурово обличался гнусный тиран, проблем бы не возникло, его бы напечатала Пальтишкина, и все прикормленные критики зашлись бы в дружных похвалах моей гениальности и творческой смелости, меня бы номинировали всюду, куда можно, и при некотором везении что-нибудь да вручили бы.

Но в нынешнем виде посылать его в ИЕП нельзя: да, они постоянно говорят, что им нужны новые, смелые тексты, да только вот смелость должна быть форматной, в рамках той «генеральной линии партии», которую определяет либеральная тусовочка, и если ты осмеливаешься от нее уклоняться, то ты вовсе не отважный творец, а трусливая бездарность. Отправлять в другие издательства через голову Пальтишкиной — тоже не вариант, там все то же самое, только труба пониже и дым пожиже.

Оставить в столе? Забыть? Подождать? От одной мысли о таком меня заколотило.

— Выложу на АЗ, — неожиданно выпалил я. — Там же куча читателей, блин!

Да, и пусть большинство привыкло к эротичным впопуданцам Щебутнова, эротичным магичкам Селены Подлунной и остальной эротичной требухе, кто-то прочтет и «Навуходоносора», и таких наберется не одна сотня, судя по неожиданному успеху «Хтони подзаборной».

— Кстати, вариант. — Вика поднялась. — Спасибо, было интересно. А теперь пойдем. Надо искать новое место для ночлега. Надеюсь, качок Евграф не ждет нас на автостоянке.

Щебутнова на стоянке не было.

Зато там нашлось кое-что иное: даже не проколотые, а буквально изрезанные покрышки нашего джипа, и заботливо подсунутая под один из дворников записка: «Ответишь за "педика", Горький!»

— Ах ты, ах ты… — Вика на несколько мгновений онемела. — Он что, совсем идиот?