Я ждал сюсюканья и банальностей — «ах какой был Борюсик миленький в первом классе, никогда бы не подумала, что он станет президентом, когда он двойку получил, ха-ха». Но Алевтина Семеновна была женщиной наблюдательной и вправду могла похвастаться удивительной памятью.

Из ее рассказов всплыл мальчишка, спокойный, тихий и упорный, не задира, но и не трус, умеющий себя поставить в любой ситуации, что перед любителями трясти копейки из карманов мелкоты, что перед учителями. Образ этот мне не понравился, и я решил, что все немного изменю как в мемуарах, так и в «Навуходоносоре», где отправлю героя в школу писцов — ведь не так сложно без откровенного вранья поменять акценты, переставить смысловые ударения, умолчать о мелочах.

А когда телефон Вики брякнул и она вышла, чтобы поговорить, я задал тот вопрос, который давно держал в запасе:

— Алевтина Семеновна, а как вы относитесь к тому, что ваш ученик сделал со страной? Ну, к тому ужасу, что происходит сейчас?

— К какому ужасу? — Она непонимающе улыбнулась.

— Ну как… людей бросают в тюрьмы, царит удушающая бедность, мы живем плохо, — вспомнил я все те страшные истины, которыми нас регулярно кормят «Эхо Столицы» и «Сверкающий Дождь», самые честные СМИ на свете, островки свободы в море произвола.

— Эх, деточка, какую ерунду вы говорите. — Алевтина Семеновна сложила руки на груди. — Мама с папой, покойные, жили при Сталине, и они мне рассказывали, что тогда творилось. Отец, офицер, постоянно боялся ареста и держал специальный чемодан на тот случай, если за ним придут. Соседи, бывший священник с женой и детьми, исчезли однажды ночью и больше не вернулись. Кто-то из ваших друзей боится ареста? Кто-то пропадал?

— Ну… — Я нервно почесал за ухом и оглянулся на дверь веранды.

Не хватало еще, чтобы Вика вернулась и услышала этот разговор: поймет ведь, что я опять задаю неправильные вопросы, и устроит мне такую взбучку, что битва на Калке покажется невинной шалостью.

Лабрадор Саня поднял голову размером с мою и заворчал — почуял напряжение, внезапно сгустившееся на веранде.

Никто из моих знакомых не исчез, даже самые отъявленные горлопаны, оравшие «Президента под суд!», ходившие на демонстрации и писавшие в сетях гневные посты! Нескольких арестовали — хотя именно во время массовых акций, когда гребли оптом всех, кто нарывался — но быстро выпустили, не особо помяв.

И что самое удивительное — никто и правда не боялся ареста, даже отпетые борцы с режимом; они катались как сыр в масле, спокойно выезжали из России и возвращались, получали какие-то гранты из-за рубежа и при этом верещали про «расцвет сталинизма»!

— Нет, — признался я.

— То-то и оно, деточка. — Алевтина Семеновна покачала седой головой. — Ужас. Честно?

Мне стало неловко.

— Что до бедности, то этот участок у нас больше полувека, голое поле тут было. Вообще ничего. И я помню девяностые, когда автобусы сплошь битком — все ехали на огород, грядки вскапывать. Сейчас тоже ездят, но рейсы один за другим отменяют, все меньше их. Почему, как ты думаешь, деточка?

— Не знаю. — Признаваться в этом не хотелось, но действие чая закончилось, я ощутил, как из меня уходят моральные и физические силы, вытекают, как гелий из проколотого воздушного шарика.

— У всех машины. А на некоторых участках и по две. Ставить некуда. Это бедность? Обычный дачный массив, простые люди, никаких олигархов. Но все бани ставят, беседки. Кровли перекрывают, дома ремонтируют, мебель меняют на новую, а не с помойки тащат, как было в девяностых.

— Но чиновники воруют! Коррупция… — начал я.

— Чиновники всегда и везде этим занимаются. — Алевтина Семеновна махнула рукой. — Или ты думаешь, что при другом президенте они стали бы честными? С чего вдруг?