Книги

Написать президента

22
18
20
22
24
26
28
30

На меня накатило желание выпятить грудь, снять бабушку с дерева или перевести котенка через дорогу, короче, совершить какой-нибудь подвиг.

— Да, я обещаю. — Это прозвучало так мужественно, что мне самому понравилось.

— Тогда пойдем погуляем, мне надо прийти в себя, — призналась Вика, и я обнаружил, что она держит меня под руку и мы бредем куда-то по центру дождливой, сумрачной Москвы, странствуем проулками, где я ни разу не был и названия им не знал, мимо старинных церквей и усадеб, новых домов за заборами и контор со странными названиями.

И это было приятно, уютно и спокойно, и ветер казался не таким холодным, а дождь — не столь мерзопакостным.

С Машей так ходить не получалось, она не терпела молчания, начинала что-то говорить, читать стихи, обкатывать на мне строчки и рифмы, над которыми работала всегда. И мало того, она тормошила меня, чтобы я слушал, отвечал, комментировал и подсказывал. Иногда ей нужно было, чтобы я соглашался, в другой день — чтобы спорил, и не всегда можно было угадать, в каком она настроении.

Но я ее любил, и поэтому терпел, и сейчас мне ее не хватало, так что я даже испытывал благодарность к яростной круговерти последних дней, ведь она дала мне возможность отвлечься, забыть о нашем расставании… Или всё еще можно поправить, встретиться, объяснить, помириться, сделать так, чтобы она вернулась?

— Эй, Лев, приветушки, — сказали рядом гнусавым голосом.

И я обнаружил, что мы нежданно-негаданно добрели до здания Союза писателей, старого, еще советских времен, где теперь помещался один из двух главных российских уже Союзов, наследников того самого.

И на крыльце меж белоснежных колонн стоял похожий на гламурного лесоруба высокий и бородатый Дэн Злобенко. Он принадлежал к той породе, которую Петька по аналогии с подлещиками именовал «подписателиками», то есть много и охотно говорил о творчестве и своей гениальности, но писал мало и редко, зато с каждым текстом носился как с писаной торбой. А еще он славился умением облизывать нужных людей и мигом забывать о тех, кто перестал быть нужным.

Например, Злобенко облил грязью и забанил известного фантаста Лукьянченкова, благодаря мастер-классу которого о нем узнали в литературном мире. Сделал он это ровно в тот момент, когда понял, что на фантастическом поле особо жирную кашу не сваришь и что в боллитровом огороде малина гуще и морковка толще.

Зато той же Гулиной он в соцсетях льстил так беззастенчиво, что мне становилось неловко, когда я читал, как он восхваляет ее красоту и таланты.

Злобенко некогда прибыл в Россию из соседней страны, и много лет писал проникновенные посты о том, как ужасно страдает под гнетом проклятого режима, установленного тираном в Москве. Знакомые ждали, что он вот-вот переберется на благословенный Запад, а он раз, и получил российское гражданство, о чем без тени смущения всем и рассказал.

Меня он этим поступком не удивил, я помнил его заявление, что в годы Великой Отечественной он бы с оккупированных территорий уехал на работу в Германию, поскольку там было больше еды.

— И тебе приветушки, Дэн, — ответил я без особого дружелюбия.

— А Маша где? — спросил Злобенко, беззастенчиво разглядывая Вику.

Кулаки у меня зачесались — я человек очень мирный, но за такое бьют по лицу, прямо вот по аккуратно подстриженной бороде.

— Не твое собачье дело.

Злобенко эта отповедь не смутила.

— Приветушки, — сказал он уже Вике. — Мне кажется, я вас где-то встречал.

— Очень сомневаюсь, — отозвалась она. — Я бы такого джентльмена запомнила.