Но Злобенко продолжал таращиться на нее, морщил лоб, и мне это очень не нравилось. Помимо прочего, он был мужик умный и славился уникальной памятью, в том числе и на лица.

А это значит, что с Викой он где-то наверняка столкнулся, а теперь увидел ее со мной. Счастье, если он не в курсе, где она работает, а вот если в курсе, то я в проблемах по самые помидоры.

И значит — лучше поскорее убраться с его глаз.

— Будь здоров, Дэн. — Я потянул Вику за собой.

Когда мы поворачивали за угол, я оглянулся — Злобенко так и продолжал таращиться нам вслед, и лицо его было перекошено от умственного напряжения.

Домой мы вернулись слегка продрогшие, и я приник к серебристому нетбуку, клавиши заплясали под моими пальцами. В голове после разговора с Антоном Вильгельмовичем созрели разом две главы, и нужно было зафиксировать хотя бы скелет, основу, чтобы потом расцветить деталями и диалогами, промазать жиром описаний.

Вика с книгой в руках устроилась на диване и превратилась в невидимку.

Из текста я вынырнул, когда она постучала меня по плечу, и обнаружил, что за окном темно, а время подходит к восьми вечера.

— А? Что? — спросил я.

— Мне пора, — сказала Вика. — Там на кухне — картошка жареная и салат. Поешь. Совершенно не в моих интересах, чтобы ты умер с голоду.

Я потянул носом, и рот мой наполнился слюной — картошка, судя по запаху, с луком и салом, обжаренная до хруста, до негритянской черноты, почти фантастика в век повального увлечения ЗОЖ.

— Может, оставишь мне эту штуку? — Я показал на нетбук. — Никто же не узнает?

Я помнил, что уже пытался, но решил попробовать еще раз — вдруг она смягчилась, теперь, когда мы более-менее познакомились.

— Нет, инструкция. — Вика спрятала серебристый прибор в сумочку, туда же отправился и диктофон с записью вчерашнего разговора. — Ты меня уже просил. Забыл? Склеротик.

— Блин! — сказал я. — Надо оставлять тебя у меня на ночь.

И только брякнув это, я сообразил, что именно выдал, и жар пополз у меня по физиономии. Я поспешно отвел глаза, сделал вид, что изучаю обстановку квартиры, знакомой мне, как собственная ладонь.

— Мы, конечно, одна семья, и я видела тебя в трусах… — Вика погладила меня по щеке, и от ее прикосновения я вздрогнул. — …но тебе не светит. Завтра в то же время, писатель. Пока.

Она исчезла из квартиры, словно была бесплотным духом, а я зашлепал на кухню, чтобы отдать должное картошке, вполне себе плотной, хотя и духовитой в хорошем смысле. Вернулся в кресло с набитым брюхом, и ринулся в работу над «Навуходоносором» — уж тамошнего тирана я сделаю каким надо, покажу всю его продажность, готовность служить интересам мерзких богатых купчин!

И почти тут же рингтон ударил в уши, будто ассирийский таран во врата Иерусалима.

— Здорово, братан. Как дела? — заорал Петька в трубку так, словно имел дело с глухим. — Говорят, ты новую кралю завел? Решил со старой совсем порвать? И правильно. Гадина она. Поэтессы — они все такие.