Из писем Фрейда я выделил множество фрагментов, подчеркивающих его более чем скептическое отношение к спекуляциям Флисса. Тем не менее он вновь и вновь чувствовал необходимость уверенности в значимости гипотез Флисса, пытаясь укрепить свою веру в друга яростной критикой всех тех «пустоголовых» профессоров, которые осмеливались не принимать эти открытия всерьез.

Работая над «Толкованием сновидений», Фрейд сохранял уверенность в принципиальной важности своих открытий. Однако они оказались столь революционными, что обязательно должны были породить у него ряд сомнений, равно как и чувство благоговения, свойственное всякому, кто приобщится к тайнам, ранее скрытым от человеческого понимания. Следовательно, Фрейд нуждался во Флиссе и потому вынужден был подавлять свою критичность. Но все же она прорывалась в его промашках и снах.

Сравнивая и противопоставляя сон «non vixit» сну о критике Гёте со стороны господина М. и об инъекции Ирме, мы можем проследить, как набирал силу конфликт между Фрейдом и Флиссом.

В сновидении об инъекции Ирме враждебность к Флиссу была замаскирована переносом ее на других лиц. В сновидении о том, как Гёте критиковал господина М., согласие Фрейда с теми, кто разгромил работу Флисса, скрывалось насмешками над его критиками. В сновидении «non vixit» конфликт зашел еще дальше или, точнее сказать, глубже. Проще всего его можно выразить так: кто кого переживет?

В 1896 г. Фрейд впервые указал на универсальность чувства вины, неизбежно остающегося у детей после смерти родителей. Однако вина выжившего также обнаруживается и после смерти братьев и сестер или сверстников. За сновидением «non vixit» стояла не только мысль о тех, кого удалось пережить буквально, но и о тех, кто, продолжая жить, тем не менее навсегда «остался позади» в профессиональном плане.

В явном содержании сна Фрейд «уничтожил» Панеса и Фляйшля, которые действительно к тому времени уже давно умерли. Он утверждал, что все его друзья являлись воплощениями, «призраками», включая и Брейера. Фрейд никогда не умалял того вклада, который Брейер внес в дело развития психоанализа. Попытки катарсического лечения истерии Брейером выступили своеобразным катализатором последующих открытий Фрейда.

Хотя к моменту появления этого сна Брейер был еще жив, он также «остался позади». Он следил за развитием идей Фрейда со смешанными чувствами скепсиса и благоговения. Порой он давал ему высокую оценку, но нередко позволял себе «за глаза» критиковать его взгляды.

Нам известен ряд причин, побудивших Брейера дистанцироваться от последней работы Фрейда (см.: Фрейд, Джонс. Т. 1). Из неопубликованных писем к Флиссу мы больше узнаем о комплексном характере и глубине двойственного отношения Фрейда к Брейеру (см. главу 6). Таким образом, в некотором смысле Брейер также был одним из тех, к кому Фрейд мог адресовать свое утверждение «non vixit» или «non vivit».

Отличительной чертой гения Фрейда была способность превращать стимулы, получаемые от общения с людьми, в содержательное ядро грядущей психологической революции. Сам являясь для многих источником вдохновения, он также испытывал потребность черпать свои творческие силы в общении с другими людьми. Одним из этих людей был Брейер, другим – Флисс.

Тут возникает ряд вопросов. Почему Фрейду пришлось «избавиться» от Флисса? Почему он был так исчерпывающе откровенен с ним, что в конечном итоге и спровоцировало нападки Флисса на него (см. главу 7)? Наконец, как Флисс воспринял такое «уничтожение»?

В поиске достоверных ответов на эти вопросы мы можем лишь вновь обратиться к фактам жизни Фрейда.

В сентябре 1899 г. он завершил свою книгу о снах. Хотя Фрейд видел присущие своей работе недостатки, он был уверен, что это его главнейший труд (буквально: magnum opus) и отныне мир уже никогда не будет таким, как прежде. По возвращении в Вену он писал Флиссу: «Грядет последующий год этой необыкновенной жизни, в которой лишь умонастроение имеет первостепенное значение. Мое же умонастроение неустойчиво, однако… как написано на гербе нашего любимого Парижа: «Fluctuat nec mergitur»[145].

Он отправил Флиссу еще 60 гранок и торжественно подытожил: «Этим я вношу решающий вклад в мои толкования. Абсурдные сны! Изумительно, как часто ты в них появляешься. В сне «non vixit» я был счастлив, что пережил тебя. Не правда ли, это ужасно?»

Написание книги стало для него задачей первостепенной важности. Фрейд не щадил себя. Для того чтобы иметь возможность обоснованно представить свои теории, он был вынужден обратиться к некоторым самым интимным подробностям своей жизни, которые и в наши дни можно без смущения поведать разве что собственному психоаналитику.

Все это время Фрейд продолжал свой самоанализ. В рамках столь нетипичной аналитической ситуации он нуждался в идеализированном образе Флисса, своего альтер эго, слушателя и доверенного врача. Однако где-то в глубине души он понимал, что теории Флисса есть не более чем плод буйной фантазии. Более того, он понимал, что в конечном итоге ему придется признать несовместимость его собственной концепции и построений Флисса о космической предопределенности событий человеческой жизни. Таким образом, Фрейд предвидел, что вскоре и Флисс окажется «на периферии», станет «призраком». Говоря на языке потаенных детских желаний, ему предстояло оказаться «уничтоженным».

На фоне достигнутых успехов чувство вины у Фрейда оказалось приглушено. В своем толковании он также мог отрицать степень выраженности своих желаний смерти Флисса, прибегнув при этом к помощи «нисходящего сопротивления»[146], то есть интерпретируя сон «non vixit» за счет восстановления ассоциативных связей с конфликтами раннего детства с племянником Джоном, не упоминая при этом о покойном брате Юлиусе. Таким образом, он проигнорировал значимость текущего конфликта.

Признание в ошибках прошлых лет, соперничестве и желании кому-либо смерти часто служит способом заглушить чувство вины, но рано или поздно все становится на свои места. Кроме того, мы не знаем, как Флисс реагировал на откровения Фрейда. Известно лишь (из неопубликованного письма от 30 ноября 1898 г., появившегося примерно через месяц после сна «non vixit»), как Фрейд откликнулся на операцию Флисса, сколь неоднозначной была его реакция. Фрейда определенно раздражало нездоровье Флисса. Он желал найти предлог, чтобы усомниться в необходимости такой операции, что не мешало ему с нетерпением ожидать их рождественской встречи. Он признавал смущенно, что его собственная болезнь позволила ему проявить меньше сочувствия к Флиссу.

Когда Фрейд замыслил свою книгу о сновидениях, его прежде всего интересовали процессы снотворчества и инфантильные корни скрытого содержания снов и намного меньше – различные аспекты «Я» и проявления перенесения в сновидениях. Хотя мы знаем, что остаточные впечатления дня присоединяются к бессознательному – в основном к материалу детских лет жизни, – мы не можем пренебрегать активным влиянием текущих конфликтов, даже когда они неразрывно связаны с вытесненными фантазиями (порождениями сферы бессознательного). Таким образом, заканчивая в 1899 г. «Толкование сновидений», Фрейд мог найти оправдание своему желанию пережить Флисса, приведшему к его воображаемому «уничтожению». Тем не менее такие фантазии, особенно если за ними следует разрыв дружеских отношений, непременно оставляют некоторые следы в нашей психике. Чувство «вины выжившего» у человека может вновь усилиться, как указывал Фрейд в связи с воспоминаниями о своих драках детских лет с племянником, если в дальнейшей жизни «поле сражения» вновь окажется за ним.