Мимо промчалась машина, взметнув листья и скопившийся вдоль обочины мусор.

– Исходя из того, что Глостер находится на востоке, – продолжал профессор, – нам стоит повернуть налево, чтобы в любом случае двигаться в нужном направлении.

Мальчик невозмутимо наблюдал за ним.

– Вот только тебе, похоже, что налево, что направо, разницы нет, – покачал головой Уоррен. – Кто бы знал, что ты там вообще понимаешь… Хочешь печенья? – спросил он, порывшись в сумке, которую нёс на плече. – Надеюсь, я не забыл его на той заправке. А, вот же оно… Вроде съедобное. Шоколадное. Любишь шоколад?

Мальчик протянул руку и взял печенье.

– Вкусно, а? Надеюсь, что да… – добавил профессор, заметив нерешительность мальчика. – Кладёшь в рот и хрустишь – вот как это делается. Понимаешь? Хм-м… Вкуснятина! – бормотал он.

Крошки сыпались изо рта прямо на рубашку, а одна даже попала мальчику в глаз.

– Ох, прости, прости! Экий я невоспитанный! Разве можно болтать с набитым ртом!..

Мальчик потёр глаз и улыбнулся, обнажив жёлтые, будто у заядлого курильщика, зубы.

– Is mise Jim, – не без труда выговорил он, и Уоррен заметил, что его взгляд, всё ещё мутный, отстранённый, стал, однако, куда более живым, чем вчера. – Jim. Is mise Jim, – со второго раза получилось увереннее. – Jim.

– Джим? Тебя зовут Джим? Ты это хотел мне сказать?

– Джим, – повторил мальчик. Потом ткнул тонким костлявым пальцем в широкую грудь профессора. – Cad is ainm duit?

– А меня Роберт, – ответил Уоррен. – Но, если хочешь, можешь звать просто Боб. Боб Уоррен.

Опасаясь, что их перехватит полицейский, военный или какой-нибудь ещё патруль, мужчина и мальчик почти два часа прятались в кустах на обочине в ожидании курсирующего вдоль побережья «грейхаунда».

Уоррен понятия не имел, насколько они оторвались от преследователей и будут ли те вообще их искать. В конце концов, болезненный мальчишка и профессор, в припадке депрессии вздумавший поиграть в спецагента, на первый взгляд не казались ему такой уж серьёзной угрозой национальной безопасности. Однако полагаться на это не стоило.

А в голове мальчика, пока они шли по лесу, всплывала череда запутанных образов, разрозненных, накладывающихся друг на друга, словно рассыпанная колода игральных карт. Каждое дерево или куст, каждая раскидистая ветка, каждый ручеёк, каждый звук, каждый вздох природы что-то ему напоминали: долину Инах, где он жил, заросшие азалиями и рододендронами берега реки, луга, торфяники, леса, водоёмы, вересковые пустоши и болота, и цапель, пролетавших над ними, и чеканов-мухоловок, и лягушек, и лис, и больших мохнатых овец… И над всем этим, словно строгие родители, не сводящие глаз со своих отпрысков, – неподвижные вершины Двенадцати пиков. По лицу мальчика блуждала улыбка, а страх и растерянность ненадолго оставляли его разум.

Но совсем ненадолго – не дольше вдоха. Потом его взгляд снова обретал ясность, и он понимал, как далеко очутился от дома. Порой он спал без сновидений, порой грезил наяву.

Наконец показался автобус, и через пару часов мужчина с мальчиком были уже в Глостере.

Первым делом Уоррен нашёл бар – надо сказать, весьма распространённое заведение в рыбацком городке. При виде человека, нарезавшего для мальчика мясо кусками размером с мелкую монетку и разминавшего вилкой варёную картофелину, кучка завсегдатаев у бильярдного стола поначалу сыпала ехидными замечаниями и укоризненными взглядами: мол, пусть ест сам, парень-то уже взрослый. Да нет, похоже, просто больной, решили они, приглядевшись получше: на старика похож, бедолага. Ребёнок-старик.

– Ешь, Джим. Держи, Джим. Попробуй, Джим, – бормотал Уоррен, то и дело без всякой необходимости повторяя имя мальчика, чтобы восполнить отсутствие диалога и заодно напомнить себе, что имеет дело с настоящим живым ребёнком, а не случайно найденным доказательством какой-то там теории. И тем более не с объектом медицинского эксперимента.