С неба закапало, и Уоррен вошёл в дом, пообещав себе, что больше не оставит мальчика одного.

Внутри пахло просоленным деревом – профессор сразу узнал этот запах, и в его груди вспыхнул огонёк надежды. Он решительно раздвинул плотные шторы, сдёрнул с кресел чехлы, взметнув густые клубы пыли, сквозь которые едва пробивались бледные лучи закатного солнца, и внезапно обнаружил, скорее с радостью, чем с удивлением, что нечто подобное происходило и в нём самом: завеса, укрывавшая его разум, рухнула, дав пробиться из-под ледяной скалы крохотному блику, который смог разогнать тьму.

– Нравится тебе? – спросил он мальчика. – Здесь пока будет наш дом. – И тут же чихнул, сам того даже не заметив.

В широких окнах скудно обставленной гостиной виднелся океан. Всю северную стену занимал большой камин.

– Внизу должны быть ещё дрова, – сказал Уоррен, присев у небольшой поленницы. – Будем надеяться, они не слишком отсырели.

На улице льёт. Дождь и солнце без передышки преследуют друг друга. Как свет и тень, как день и ночь. Как облака, подгоняемые ветром, но не позволяющие ему себя догнать. Иногда, в самый сильный дождь, Джим выходит на улицу и долго стоит там в насквозь промокшей одежде, зная, что мама рассердится, а папаша, глядишь, даже выпорет. Но ему всё равно. Капли шлёпают по лицу, как лёгкие нежные поцелуи, и он открывает рот, потому что любит вкус дождя, вкус неба. И потом нет ничего прекраснее (не считая, может, маминых глаз, когда она счастлива), чем сидеть, закутавшись в одеяло, у потрескивающего, пышущего жаром камина, который вмиг согревает и кожу, и кости, и то, что прячется где-то в животе.

На лице сидящего на диване Уоррена играли тусклые отблески пламени. Он глядел в окно на слившиеся воедино океан и небо и на далёкие огоньки маяков, угадывая по ним контуры островов на границе залива: вот Тэчер, а немного левее – Стрейтсмут. На Тэчере, острове маяков-близнецов, он бывал много раз и прекрасно знал многие из тех историй, что рассказывал смотритель досужим туристам, – историй о кораблекрушениях и призраках. Может, он ещё вернётся туда. Например, вместе с Джимом.

Профессор взглянул на мальчика, чья голова лежала у него на коленях. Ребёнок спал и, судя по размеренному дыханию, успокоился. На столе у него за спиной виднелись остатки холодного ужина, съеденного в полной тишине: мясные консервы и воздушный рис – всё, что нашлось в кладовке.

Уоррен встал, стараясь не разбудить Джима, взял его на руки и поднялся по лестнице на второй этаж. Он чуть было не вошёл в комнату, раньше принадлежавшую Джеку, но, вовремя подумав об этом, уложил мальчика на их со Сьюзен кровать и снял с него обувь. И тотчас же вспомнил, как вспоминают сон, не до конца сознавая, было ли это на самом деле, как, впервые увидев в лазарете эти грязные, изношенные ботинки, решил, что они рассыплются в пыль от первого же прикосновения (ведь вещи нужно оставлять там, где они есть). Потом накрыл мальчика одеялом, притворил дверь и лёг на кровать Джека.

Несмотря на убаюкивающий рокот волн, чередой набегавших на каменистый берег под скалой, и тихую песню морских колоколов, Уоррен долго не мог уснуть: по стенам и на комоде было слишком много вещей, принадлежавших Джеку. Какие-то он успел подзабыть, и теперь они снова настойчиво напоминали ему о сыне. Наконец, совершенно измученный чувством вины, он всё-таки провалился в сон.

Лучи солнца, поднимавшегося над краем океана, потихоньку проникали в дом на Иден-роуд. Сначала они залили светом ступени крыльца, потом поднялись к побелевшим, потрескавшимся от ветра, непогоды и времени оконным рамам, проникли сквозь стёкла, погладив старую мебель, взлетели по лестнице и затопили комнаты, забрызгав лица спящих.

Уоррен открыл глаза в полной уверенности, что всё ещё в Гренландии. Его смутило солнце: пришлось сесть в кровати, чтобы убедиться, что затея с побегом – не просто сон. В итоге он даже обрадовался, поняв, что это взаправду.

Он порылся в сумке, достал свёрток, который привёз с Местерсвига, прошёл по коридору и заглянул в комнату, где спал Джим. Мальчик тихонько похрапывал: его рот был широко открыт, а рука лежала на лбу, словно прикрывая глаза от света. Уоррен на цыпочках прокрался к кровати и положил свёрток в ногах, потом вышел на крыльцо.

Океан лениво катил свои волны под выцветшим небом, а солнце усеивало их гребешки золотыми бликами. Уоррен, шурша ракушками и мелкой галькой, задумчиво зашагал вдоль берега.

Прежде всего следовало позаботиться о еде. Денег у него хватало, а если понадобится ещё, сейф в бостонском банке всегда в его распоряжении. В общем, деньги – не проблема. Проблема в том, как выйти в магазин, чтобы Джима никто не опознал. И это на самом деле только первая из возможных проблем. Их, безусловно, найдут. Может, не сразу, но рано или поздно найдут. Ещё одна очевидная проблема. Кроме того, профессор понятия не имел, как узнать, откуда взялся мальчик и есть ли у него где-то семья, отчаянно ожидающая весточки.

В любом случае он уже пообещал себе, что не оставит ребёнка одного, и намеревался сдержать обещание.

С этой мыслью он вернулся в дом и сразу увидел, что по лестнице, держась за перила, спускается Джим. Профессор бросился ему помочь. Мальчик надел то, что Уоррен оставил на кровати: собственные вещи, в которых его нашли во льду и которые доктор Джессоп предусмотрительно сохранил.

– Тише! – бормотал Уоррен. – Не упади!

При виде этой одежды профессор почувствовал себя не в своей тарелке – словно бы не Джим, а именно он вдруг очутился в ином месте и времени. Так, должно быть, мальчик и выглядел когда-то, когда бы это ни было; впрочем, сейчас он больше походил на миниатюрного старичка, чем на одиннадцатилетнего ребёнка. Уоррен однажды читал о болезни, при которой люди стареют раньше срока, но теперь никак не мог вспомнить её название. Похоже, мальчик страдал от чего-то подобного.

– Ты голоден? – спросил профессор.