Честно сказать, ухаживая за мальчиком, он чувствовал себя странновато, поскольку не помнил, чтобы когда-либо делал что-то подобное для Джека, и осознание этого просчёта больно било по его самолюбию.

Выйдя из ресторанчика, они посидели немного в порту, глядя на возвращающиеся рыбацкие лодки, на кружащих в ожидании поживы чаек и на монумент, установленный ещё до войны в память о десяти тысячах пропавших без вести у грозных берегов Ньюфаундленда. Это была фигура рыбака, который вцепился в штурвал своей шхуны, готовый сразиться со стихией. «Или пойти ко дну», – подумал Уоррен. Люди равнодушно шагали мимо. Через несколько лет далеко отсюда, в Японии, поставят памятник погибшим в Хиросиме и Нагасаки. Прозвучат напыщенные речи, будут возложены венки… а потом всё благополучно забудется. Так оно обычно и происходит: в конце концов люди со всем свыкаются.

Мелкие белые барашки усеивали океан, настолько прозрачный и синий, что вода казалась стеклянной. Волны размеренно, почти гипнотически бились о камни набережной; вкрадчиво, как колокола крохотной деревенской церкви, звякали буи. На севере, словно рука с растопыренными пальцами, тянулся к океану мыс Энн под тёплыми ласковыми лучами заходящего солнца.

– Как же здесь красиво, – сказал Уоррен, закрывая глаза.

И он действительно так считал.

Иногда, ведомые голодом, чайки появлялись у них в долине, даже в дома врывались, но их прогоняли сапсаны и серые вороны. Как-то Джим нашёл полурасклёванного ягнёнка. «Вороны постарались», – сказал ему Дэниэл, и с тех пор Джим старался держаться от этих птиц подальше. Когда они рассаживались на толстых сучьях, нависающих над болотом, таким же грязно-серым, как их перья, ему казалось, что они, наблюдая за ним, только и ждут подходящего момента, чтобы напасть. Вороны и по сей день его пугают. Их крошечные злые глазки отражают небо и скрывают мысли.

Они поймали попутку до Рокпорта, а оттуда, совершенно вымотанные, протащились ещё милю до Иден-роуд, узкой прибрежной дороги, ведущей к скалистому берегу, обрамлённому полоской песка и камней. Он и назывался Китовой бухтой.

Дом Сьюзен был белым двухэтажным деревянным зданием с большими окнами, выходящими на океан.

На крыльце висели причудливые композиции из выбеленных морской солью кусочков дерева, которые выбрасывало на пляж приливом. Ветер покачивал сухие ветки, сталкивал их, создавая приятный тихий перестук, напоминавший об африканских ритуалах.

Уоррен остановился и с удовольствием прислушался к тому, что они со Сьюзен звали морскими колоколами.

Вокруг дома цвели дикие розы, крохотные жёлтые красавицы с острыми шипами, и кусты форзиции. Спускающаяся к скалам неухоженная лужайка поросла высокой травой, тут и там прошитой стеблями вьюнка.

– Остаёмся здесь, – объявил Уоррен. – Понял, Джим?

Мальчик взглянул на океан: усилившийся ветер и предзакатные сумерки придавали ему вид мрачный и угрожающий, а рокот прибоя напоминал дыхание гиганта, готового вот-вот проснуться. Джим вздрогнул.

– Замёрз?

Джим не знал, что значит «замёрз», а потому не ответил. Он так и стоял, прижавшись к балюстраде и глядя на океан.

– Пойду-ка возьму ключи и растоплю пожарче камин.

Если бы Джим мог ответить, то, наверное, сказал бы, что холод, который он чувствовал, не заставлял кожу покрываться мурашками. Это был вовсе не тот, знакомый холод, как в снежном месте, где казалось, что холоднее уже некуда. Этот холод шёл изнутри – новое, неведомое ему до сих пор ощущение.

Бет Ларкин была невысокой, словно сплюснутой до пропорций идеального шара, с короткими, торчащими в разные стороны волосами, отчего её лицо тоже казалось сплюснутым и круглым. Она так яростно распахнула дверь, словно её бесила необходимость перемещения собственного грузного тела в пространстве.

– Здравствуй, Бет, – сказал Уоррен из-за москитной сетки.

Бет взглянула на него как на пустое место. На ногтях её босых ног виднелись пятна ярко-красного лака.