– Сьюзен сказала, что ты приедешь, – ответила она наконец.

Уоррен не назвал бы эту фразу сердечным приветствием, но, зная соседку, решил, что на большее рассчитывать не приходится.

По дороге к дому Бет, стоявшему чуть менее чем в полумиле, он раздумывал, рассказывать ли ей о Джиме. Понятно, что долго скрывать присутствие ребёнка в доме не получится, а значит, рано или поздно Сьюзен тоже об этом узнает. С другой стороны, была вероятность, что слух дойдёт и до других ушей: например, до ребят с базы Хэнском или до их приятелей, всё ещё искавших свои ботинки и машину в лесах между Бедфордом и Путнамвиллом, а то, может, идо майора Оллистера, сейчас уже, наверное, раскусившего фокус с переодеванием. Об этом аспекте Уоррен, кстати, не подумал.

И теперь, глядя, как Бет рассматривает его сквозь москитную сетку, словно дурацкую назойливую муху, которую следовало поскорее прогнать, он понял, что не хочет упоминать о мальчике. А босые ноги решил считать ещё одним признаком пренебрежительного отношения.

– Ну да, – выдавил он, презирая себя за неловкость. – Я попросился тут пожить. Ненадолго.

Бет с детства была для Сьюзен подругой на лето, которое та проводила с родителями в Китовой бухте. Со временем их дружба превратилась в череду долгожданных регулярных свиданий, совпадавших с самым чудесным и беззаботным временем года. И потому, когда Сьюзен представила его Бет, Уоррен сразу почувствовал в ней неясную враждебность, обиду, которая окутывала её, как мрачная туча, словно он был непрошеным гостем, явившимся разрушить их идеальную дружбу. Может, отчасти это и было правдой. Но, несмотря ни на что, те редкие проведённые в Китовой бухте дни, что ему удавалось урвать у работы, были самыми прекрасными в его жизни.

После развода враждебность Бет лишилась последнего налёта приличия: однажды она даже обозвала его сексистом, и Уоррен это запомнил.

Бет шаркающей походкой скрылась за дверью.

– Вот ключи, профессор, – буркнула она через пару минут, приоткрыв москитную сетку ровно настолько, чтобы прошла рука. – Там немного пыльно, но уверена, что ты и сам способен прибраться.

Уоррен попытался вспомнить, знает ли Бет о его аллергии. Наверняка да.

– И труба течёт, – добавила соседка, не скрывая довольной ухмылки.

– Спасибо, Бет.

Уоррен поспешил откланяться: боялся увидеть на дороге фигуру Джима. Он пошёл к калитке, чувствуя буравящий спину взгляд Бет, потом услышал, как хлопнула дверь, и облегчённо вздохнул.

Заметив собравшиеся над океаном тёмные тучи, Джим в ужасе отпрянул. Крыльцо заскрипело под его неуверенными шагами. Он видел, как гнётся под сильным ветром трава, как, словно обезумев, заходятся в исступлённом танце морские колокола.

Наконец он упёрся спиной в стену дома и, не имея возможности отступить дальше, беспомощно сполз вниз.

Возможно, мальчик решил, что Уоррен бросил его и больше не вернётся. Профессор, конечно, попытался объяснить, что уйдёт всего на несколько минут – только сходит к той женщине, Бет, чтобы забрать ключи, иначе им никак не попасть в дом и не разжечь огонь. Но мальчик ничего не понял. А может, Уоррен недостаточно ясно жестикулировал.

Профессор нашёл его там, где оставил: съёжившийся, спрятавший голову между колен, он казался ещё меньше и тоньше, чем был.

Услышав скрип половиц, мальчик поднял голову, узнал Уоррена и протянул к нему худые, как щепки, руки.

– Бобуоррен, – радостно пробормотал он.

Уоррен нагнулся и взял его на руки, чувствуя, как тепло разливается по телу. Похоже, Джим чувствовал то же самое – он так тесно прижался к профессору, что оба они могли слышать стук сердец друг друга. И оба вдруг ощутили прилив счастья.