Недавно моя знакомая парикмахерша Галя, человек начитанный и даже культурный, спросила невзначай про олигархов, сколько, мол, они награбили и сколько еще будут грабить. Это я в огрубленной форме передаю. Когда меня постригает, она всегда задает культурные вопросы. Но я с олигархами не знаком и Гале так и сказал, она в это время подравнивала мне височки, что о них, об олигархах, можно не беспокоиться: свое возьмут. А если не они, то другие, которые рядом. Рядом с трубой. А может, будут еще третьи. А случись, заведут на них дело, потому лишь, что их трубу надо потребить кому-то четвертому… и т. д. А нам-то, простому народу, к той трубе все равно ходу нет. И тебе не советую соваться, это я Гале сказал. Ты вот хорошо стрижешь, и в тебя не стреляют. Да и я не хотел бы там быть, ибо трупами, которыми устлана дорога к той трубе, можно вновь умостить сталинскую дорогу Воркута – Москва. И если нам есть о чем с Галей печься, так это о мелком жульничестве, которое ест нас поедом, как вошь, и скоро, возможно, съест совсем.

Вот недавно в одной газете промелькнуло сообщение, что в городе Липецке объявили войну взяточничеству, подсчитав, что на подкуп чиновников в год расходуется 15–20 млрд долларов, а это почти годовой бюджет страны. Я только не понял, где столько расходуется – в Липецке или во всех остальных регионах. Но вот обеспокоенные таким положением граждане Липецка обратились ко всем гражданам, предпринимателям и чиновникам города заключить осенний мораторий на взятки, ну, то есть, скажем, в третьем, к примеру, квартале прекратить их брать – и все. В общем, перетерпеть.

Не знаю, чем закончилась эта удивительная кампания, и какой доход получил замечательный город Липецк от невзятых взяток, и не следует ли нам распространить его опыт на остальные российские города. Представляете: по телевидению к гражданам России обращается Генеральный прокурор РФ и просит граждан в течение ближайшей декады (месяца, года) напрячься и пожить на свою зарплату. Такую же, кстати, декаду (месячник) можно провести и по поводу убийств (за неделю ни трупа!), по бандитизму, разбою и грабежам и, конечно, по воровству.

Хотя… Что касается последнего, то я сильно сомневаюсь. Менталитет такой – не можем не воровать.

Тяжкие преступления у нас сродни действиям олигархов, далеко часто не видны, о них узнаешь больше из газет, а вот такая мелкость, как бытовое жульничество, вроде тифозных вшей осыпало нашу жизнь со всех сторон и может вполне свести всех нас в могилу.

Я рассказывал о потоке всяких мелких воришек, что идут у нас на помилование. Берут все и все, что плохо лежит. Кур, поросят, банки с вареньем из чужого подвала, картошку с чужого огорода. Но это как бы безобидно. Хотя дачный домик пенсионера, ограбленный и подожженный спьяну, – не столь уж безобидно. И корова, единственная кормилица, украденная у старухи и пропитая за бутылку, – тоже не пустячок. Но вот если шустрят на железной дороге, дело дрянь. Сейчас с рельсов не отвинчивают гаек, как чеховский злоумышленник, но медные провода режут, не считаясь, что это может привести к гибели людей. Вот некий двадцатилетний оболтус Бабарыкин (фамилия реальная) в компании с себе подобными каждую ночь срезал на железной дороге три-шесть метров медного провода и сдавал во «Вторсырье». И там брали. Но с него-то что возьмешь – цену валютной меди по сто рублей за килограмм? А сколько бы человеческие жизни весили в случае крушения?

Или вот дело некоего Якова Григорьева, заместителя директора образовательного учреждения. Так и означено: «образовательного». Этот человек наворовал в государственных музеях и библиотеках России и во многих других учреждениях столько культурных ценностей, что перечислить невозможно. Там и рукописи, и ценные исторические журналы и книги (296 изданий), и всякое там музейное серебро: вазы, подсвечники и т. д. Украдены даже две скрипки мастеров А. Страдивари и Я. Штайнера! Ну, где там братья Вайнеры, есть сюжет для нового романа! Это уже похлеще, чем медный провод от поездов. Хотя, если честно, может показаться тоже исключением из правил: берут, но как бы не наше. Не мое.

А вот на моей улице «Правды» недавно открылся в подвальчике продовольственный магазин: красивый, светлый, с холодильниками и свежими продуктами. Мне повезло вообще первым туда попасть, и я все удивлялся: красиво, а никого нет, только продавцы в белоснежных халатах на меня так приветливо смотрят и даже помогают продукты выбирать. Целый месяц я радовался и даже соседям надоел, призывая посетить такой замечательный магазин! Но однажды, случайно, захватил на память чек, посчитал и удивился: взяли лишку рублей так на сорок. Но с кем не бывает. Ошиблись. Я даже не разочаровался, магазин и правда хорош, а вот чеки стал просматривать и недавно обнаружил: снова обсчитали. И почему-то стало мне неудобно к ним заходить да их белоснежные халаты и приветливые улыбки видеть. И вовсе не потому, что жалко денег, хотя они в моем пенсионном кармане не лишние. Жалко нового магазина, его хозяина, который не пожалел средств на оборудование, на те же халаты да и на зарплату этим милым девочкам, но никак не учел, что девочки-то (не все! не все!) не умеют честно жить, им с детства не объяснили, что красть нельзя. Боюсь, что уже и не объяснят. Это ведь в генах должно быть. Хамовитые бабы в нестираных халатах из наших государственных магазинов прошлого, которые пустотелые гири клали и сдачи забывали дать, как бы изжиты, а жульничество процветает. Даже там, где не ждешь.

Мне из «родного» ДЭЗа каждый раз присылали квиток в компьютерном исполнении на уплату шестисот-семисот рублей, и все там красиво распечатано: и дата, и общий объем площади, и все остальное. И я законопослушно платил. Но пригласил однажды знакомого бухгалтера, который из самолюбия взялся да все въедливо перепроверил, и выяснилось вдруг, что на каждом квитке из ДЭЗа было приписано сверх около 250–300 рублей.

Я чуть не прослезился от радости, но даже в голову не пришло в суд на разбойников подать, счастлив был уже тем, что ближайшие полгода меня не надуют. А может, и надуют, у них так мозги устроены, а точнее – совесть. Потому глупые американцы в свое время и не могли разоблачить русскую мафию, что никогда (ни-ког-да!) не придет им на ум бензин водой разводить. А нам – не проблема, если изощренный изобретательный российский ум направлен на изъятие чужих денег, а не на приобретение своих, трудовых. И Бендеру до нас ох как далеко.

Хотя вы, конечно, уже заметили, что я не о карманниках говорю, которых тоже надо опасаться. Но они так глубоко и массированно в наш карман не залезают, как те, кто по своему положению должен нас защищать от напастей: пожарники, например, санэпидчасть, всякие надзорные организации или – автомобилисты меня поймут – те же гаишники… Которых никогда не найдете в случае кошмарной пробки или у запертого на все замки «крутого» автомобиля, припаркованного буквально поперек Тверской, но которые тут же появляются на пустой ровной дороге, где по неизвестным причинам обозначено ограничение скорости, которую сразу и снизить невозможно. В одном из анекдотов милиционеру, просящему социальную помощь, сердобольный начальник приказывает выдать на неделю запретительный дорожный знак, под которым он пополнит семейный бюджет. Вот и выходит: как ни крутись, все равно оберут.

Впрочем, мы с Галей, закончив стрижку, не бежим срезать медный провод и тем более не ищем исток той трубы, которая, как мамкина грудь, питает власть имущих. Переживем, думаю. Галя меня авансом дострижет, а я на гонорар от этой истории заплачу ей за работу, потому что она в одиночку воспитывает сына, а воровать так и не научилась. Зато руки у нее золотые.

Эра глухоты

Минуло более полутора десятков лет, как пришла горбачевская перестройка, этапами которой стали и события в Сумгаите, когда избивали толпу протестующих саперными лопатками, события в Вильнюсе – расстрел гражданского населения при взятии ОМОНом телецентра, а следом такие же события в Риге, где мне уже лично пришлось наблюдать произвол рижского ОМОНа.

Вдруг оказалось, что не только показ «Лебединого озера» вместо трагических событий, не только истасканные выражения о «социализме с человеческим лицом», но возможны стали слова правды, произнесенные вслух, сперва робко, на страницах газет, потом по радио и на телевидении. Если не изменяет память, начиналось это с «Московских новостей» и «Огонька», их передавали из рук в руки, читали запоем, хранили на память, почему-то тогда казалось, что все это временно, вот-вот оборвется тонкая ниточка гласности и наступит новая (старая) эра глухоты. У меня до сих пор хранятся журналы и газеты того времени, свидетели – нет, еще не свободы, а лишь освобождения от долгого тяжкого рабства. Но это было оглушительное, ни с чем не сравнимое чувство.