В детдоме у нас, случалось, устраивали кому-то «темную». За дело (пайку спер!), а чаще просто от накопившейся злобы, но били сразу десяток одного, мутузили кулаками, а не дай бог свалишься, то и ногами затопчут!
И эти теперь уже впопыхах и забыли, для чего представители Святой Руси, собравшись вместе, заседают, что страна без бюджета, что зима наступила, а у старух дров нет, у школьников тетрадей, а на улицах бандиты да насильники, и мильон других неотложных проблем… Праздник на лицах, во весь телеэкран: разгорячены, возбуждены, и все в бой рвутся… И все это не минутами, а часами толкут на одном месте, будто это все, чем мы сегодня живы. И ни у кого не колыхнется совесть, никто не опустит глаза перед людьми, которым, поверьте, обрыдла ваша долгая ложь… «Как приобрести власть над толпой… Как войти в бывший царский дворец или хотя бы увенчаться венцом борца якобы за благо народа?» Отвечает на это Бунин: «Надо дурачить толпу, а иногда даже самого себя, свою совесть, надо покупать расположение толпы угодничеством ей… Образовалась целая армия профессионалов по этому делу – тысячи всяческих социальных партий, тысячи трибунов, из коих и выходят все те, кто в конце концов так или иначе прославляется и возвышается. Но, чтобы достигнуть всего этого, надобна, повторю, великая ложь… Устройство волнений…»
И эти, что стоят сегодня у парламента с плакатиками, напоминают бунинскую старушку, которая кричала на улице: «Товарищи! Любезные! Бейте их, казните их, режьте их, топите их!»
Нынешние до поры барабанят в кастрюли и требуют (пока, пока!), чтобы им отдали гонорары Чубайса! И никто не объяснит великому нашему народу, что для таких гонораров нужен пустячок: работать, а не стоять с плакатиками… Ибо от «устройства волнений» пополнятся карманы не у вас, а у тех, кому это сегодня выгодно.
Известно, что Иван Алексеевич заплакал при виде упомянутой им старушки и… «этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно и с какой-то надрывной страстью орущих дикарей…» Узнаете?! И мне, честное слово, хочется плакать. Ведь опять нас дурят. Раньше пугали евреями, американским империализмом, Чечней, нынче – Чубайсом…
И лишь обнадеживает, когда с изболевшей душой Иван Алексеевич издалека подает мне надежду: «И все же мы живем, и все же надо из последних сил тянуться, чтобы смотреть крепко и строго, чтобы жить сообразно человеческому – все же человеческому! – званию, – ну хотя бы в силу презрения, брезгливости к низости и зыбкости окружающего нас, – чтобы помнить, что все же будут – как все-таки всегда бывали, – иные, более человечные дни, когда каждому воздастся по стойкости и дальновидности его…»
Анатолий Борисович, держите нашу руку, и Бунин, и я, и многие другие – с вами!
Эссе и рецензии
Послесловие к книге Алексея Козырева «Минус один»
Книга писателя Алексея Козырева «Минус один» имеет подзаголовок: «Из записок председателя комиссии по помилованию Санкт-Петербурга». Мне довелось десять лет возглавлять первую в России «помиловочную» комиссию, и я достаточно хорошо представляю тот криминальный материал, который прошел через ум, а потом и сердце писателя и лег в основу названной книги. Бесконечные дела убийц, маньяков, насильников, которые просят о милосердии, могут кого угодно отвратить от желания соприкасаться с этим миром, тратить на него драгоценные часы жизни. В начале девяностых, когда правозащитник Сергей Ковалев, сам отбывший тюрьму, попросил меня хоть на полгодика организовать дело помилования в стране,
Алексей Козырев прошел тот же путь, от неприятия до чувства глубокого человеческого сострадания несчастным, кого судьба, в силу трагических обстоятельств, привела в тюрьму. В книге рассказана довольно типичная история предприимчивого человека, попытавшегося в условиях криминального окружения создать в России свой скромный бизнес и потерпевшего, как многие, крах, закончившийся кровавой развязкой. Первобытный капитализм, определяющий сегодня экономическое развитие России, это крайне уродливое криминальное детище, где все отношения между людьми определяют лишь деньги. Все покупается и продается, даже жизнь. Организованная преступность внедрилась во все сферы жизни (особенно в милицию) и диктует свои законы в отношениях между заправилами бизнеса. Пожалуй, не всегда, как описано в книге, при «наезде» используется в разборке встречная сила, иногда зоны влияния регулируются переговорами. Но кража людей, членов семьи, детей стала у нас почти нормой. Кстати, как раз в декабре, когда я находился в Швеции, работал на острове Готланд и встречался с моим другом Л. Э. Бломквистом, на мою семью в Москве произошел такой «наезд», угрожали жизни дочки. Причины понятны: моя демократическая позиция. Пришлось обратиться к другу, очень влиятельному человеку, который взял мою семью под защиту.
У героев Алексея Козырева, надо отдать должное его писательскому мастерству, положение усугубляется тем, что при расправе с бандитами гибнет ни в чем не повинный юноша. И тут уж каждый читатель сам должен ответить на вопрос, отвечать ли на насилие насилием, зная, что при этом пострадает невинный человек, к тому же ребенок. И как тут не вспомнить роман Достоевского «Преступление и наказание», где Раскольников, вовсе того не желая, убивает не только старуху-процентщицу, но и нечаянную свидетельницу его преступления. А в общем, наверное, хорошо, что наши соседи-шведы узнают из книги, как в сегодняшней в муках возрождающейся России, несмотря на всю ее азиатчину и жестокость, пробиваются ростки жалости и милосердия.
Лев Копелев
В энциклопедическом словаре русской литературы, составленном Вольфгангом Казаком, о Леве Копелеве записано так: «Писатель, германист… Во время войны служил в отделе пропаганды среди войск противника. В начале 1945 г. он был арестован и приговорен к 10 годам лагерного заключения. До 1950 г. находился вместе с Солженицыным в том самом специальном лагере («Шарашка»), который описан в романе Солженицына «В круге первом», где черты Копелева отражены в образе Льва Рубина…»
Далее идет реабилитация в 1956 г., выступления в защиту многих диссидентов – Даниэля, Синявского, Солженицына, Балансного, Сахарова. Его автобиографическое произведение «Хранить вечно» (1975 г.) принесло ему мировую славу. В ноябре 1980 г. Копелев вместе с женой Р. Орловой получил разрешение выехать за границу…
У меня под стеклом хранится памятная фотография: Лев Копелев, как всегда, улыбающийся, живой, добродушный, в кругу семьи и детей, не подумаешь, что снимок сделан в последний день, в том самом холодном ноябре восьмидесятого, и все, что попало тогда в кадр на заднем плане, какие-то полочки, книги, картины, занавески, в одночасье будет порушено трагическим этим отъездом, так скупо обозначенным в справочнике.
Ну а как обозначить остальное, предшествующее этому: изгнание из партии и с работы, что было у нас равнозначно гражданской казни, исключение из Союза писателей, постоянная блокада во всех делах без права зарабатывать на жизнь… Камни, летящие в окно, и мат по телефону, и подслушивание, само собой, и вечные у дверей соглядатаи. И непременная грязная клевета в печати… Что-то вроде… идет этакий бородатый хлыщ с палочкой в посольство и тащит оттуда очередную сумку с западными деликатесами, которые ему надарили.
А я-то помню скромный выход в магазин, вместе и ходили, чтобы купить пару бутылок минеральной воды по семнадцать копеек штука.
Зато постоянный чай с вареньем и дружеское застолье.
Мы в этот дом приходили, чтобы услышать правду, чтобы почувствовать себя в нормальной обстановке, чтобы взять и унести за пазухой книги, которые были запрещены. А потом передать их другим, тем, кто должен их тоже прочесть. Аркадий Вайнер вспоминает, что между собой называли они меня «книгоношей», под такой кличкой и проходил, когда надо было что-то объяснить по телефону. А нес я отсюда прежде всего Солженицына, Лидию Корнеевну Чуковскую, Гинзбурга, Синявского, многих других… И я знал, как трудно принималось это решение: навсегда уезжать. Я был у них дома накануне отъезда, помогал разбирать старые фотографии и мог почувствовать, какой кровью им это давалось – рвать по-живому с Россией, с ее культурой, с друзьями.