Эти стихи он назвал «Происшествие с Л. Разгоном».
Однажды заговорив о его прозе, я почувствовал, но опять же, в произнесенном исподволь, что, дескать, прозу его как-то… недопонимают, что ли. Как и стихи. Если честно, то помнят лишь песни, и когда ездил по Америке (заработок!), шумный успех, который его сопровождал, об этом опять же я знал из газет, не от него лично, был-то в основном среди бывших «русских, советских» – тех, кто сохранял ностальгию по прошлому, связанному с его песнями. Он не кривил душой. Так считал.
Но я о прозе.
Лично для меня его проза была составной частью всего его творчества и его поэзии, я наслаждался музыкой слов, начиная с небольшой автобиографической повести «Будь здоров, школяр!», опубликованной в известных «Тарусских страницах», и далее, до «Бедного Авросимова» и других, особенно исторических работ; ни у кого из наших современников не было такого глубокого, тончайшего проникновения в быт ушедшей эпохи, в стиль речи, в романтические характеры героев, в особое видение примет и черт Серебряного века.
Однажды где-то Булат имел смелость заявить, что мечтал бы быть помещиком и жить в усадьбе (за что долго обличали в печати!), я его внутренне понял и одобрил. Но более того, почувствовал, что мы оба с ним родом из того времени, потому он весь несовременен и щепетилен, особенно в том, что касается чести.
И потому так сильно резануло по сердцу, когда после томно высказанной неким красавчиком-комментатаром, с деревянной мимикой и искусственным голосом робота, фразы о безвременной кончине великого поэта тут же, без пауз, возникла на экране реклама с двумя обезьянами…
Что им, телебоссам, пары коммерчески оплаченных минут для молчания не хватало, чтобы дать своим слушателям пережить услышанное?
Но, видать, история с Чеховым, привезенным в гробу в Россию в вагоне для креветок, будет у нас повторяться всегда.
Мы никогда не говорили с Булатом о Дон Кихоте.
Но рыцарство было у него в крови. Как и благородство. Как и удивленное высокое чувство к прекрасной даме… Достаточно вспомнить лишь это: «Женщина, Ваше величество, Вы неужели сюда?» Я, кстати, так в эту песню влюбился, что переписывал от руки. Может, Булат и написал в ту пору, когда простуда и раскладушка в пустой квартире?
Однажды я спросил, а как герой догадался в романе «Свидание с Бонапартом» повесить на березках для приметы, для возлюбленных, цветные лоскутки…
Он отвечал с растерянной улыбкой, что это же так понятно, и он тоже так бы сделал… Если бы жил тогда…
Вот такой он и был.
Вглядываясь в Булата, я всегда старался угадать, где проглянет тот прорицатель, мудрец, обладатель тайн, явленных в «Молитве» и других стихах, в каких словах, в каком движении, взгляде… Ничего для меня не угадывалось. Внешне это никак не выражалось, лишь в стихах. А ведь стихи-то почти все были провидческие. В них много тайн. Несмотря на внешнюю простоту. Один из последних сборников, прямо-таки на выбор любое стихотворение, и везде о своем уходе. Предупреждал нас, а сам-то все уже знал.
При встрече же чаще всего передо мной возникал сухощавый аскетического вида человек, очень простой, естественный, до предела внимательный. Никаких подкалываний или обидных шуток, а если ирония, то лишь обращенная к самому себе.
А в особенно возвышенные моменты невероятно жгучий, удивительно прекрасный из-под густых бровей взгляд. Но опять же без слов. Его слово, каждое, было весомо и тяжеловесно, как самородок золота.
Как-то я позвонил домой, подошла Ольга, пояснила, что Булат ушел в магазин и скоро вернется. «Он сырки творожные к завтраку покупает».
Ерунда, сырки. Я бы и не стал упоминать, но ведь это для всех нас, кто за войну не попробовал сахару, крошечная ежедневная радость: есть на завтрак творожные сладкие сырки.
Однажды, это был один из праздников, которые мы на Комиссии устраивали в день рождения кого-то из друзей, прямо тут, в бывшем кабинете Пуго, кто-то принес гитару и, чтобы раззадорить Булата, начал петь его песни. Он и правда взял гитару и запел. Но пел немного, а в конце стал путать слова. Это казалось почти невозможным: его слова нельзя было не помнить. Был случай, когда кто-то ненароком спел в песне о комиссарах… «И тонкий локоть отведет…» А все хором стали поправлять: «Острый! Острый локоть!»
И понятно, что у Булата слово заменить невозможно.