Зимой 1942 года нацисты угнали в тыл всё население колхоза «Красный маяк» в Орловской области. «…Эвакуация проводилась ночью, жителям ничего не разрешали брать с собой, выгоняли на улицу кто в чём был. Люди стали пухнуть от голода и холода»[605]. Колхозник Егор Бросаткин попытался вернуться в свою деревню, чтобы раздобыть еды для своей семьи, — по дороге немцы его задержали, зверски избили и расстреляли. О судьбе детей Бросаткина документы умалчивают. Остаётся лишь надеяться, что они выжили. В другом похожем случае всё закончилось трагически. 28 января 1942 года жителей орловской деревни Рябцево внезапно погнали в тыловой район немецких войск, не позволив взять с собой ничего из продуктов. Часть брошенных на произвол судьбы крестьян приняла отчаянное решение возвратиться домой за пропитанием. Оставив детей, они пошли назад в Гжатское, где были убиты. Их дети скоро умерли от голода. Из заявления выжившей Анастасии Широковой мы знаем имена этих детей: Варичева Валентина, Варичева Галя, Козырев Владимир, Козырев Анатолий, Варичев Владимир, Варичев Юрий, Петракова Анна, Петраков Николай[606].

В январе 1942 года оккупанты депортировали из прифронтовой зоны всё мужское население Старой Руссы и близлежащих деревень, всего 1300–1500 человек. Они были рассредоточены по трём лагерям в городе Порхове. «В лагерях были созданы жуткие условия, всех арестованных гоняли на погрузочно-разгрузочные работы с продолжительностью рабочего дня 14–16 часов. Питание состояло из 150–200 грамм картофеля с примесью древесных опилок и одной кружки супа из гнилого картофеля. Кормили один раз в сутки. От непосильного труда и голода люди десятками умирали ежедневно…»[607] По советским данным, из арестованных жителей Старой Руссы в живых осталось около семидесяти человек.

Голод был средством уничтожения ещё одной категории отверженных — душевнобольных и инвалидов. Так, в городе Трубчевске нацисты заморили голодом двести пациентов местной психиатрической больницы и 18 детей из детдома для умственно отсталых[608]. В Колмовской психиатрической больнице Новгорода таким же образом было уничтожено 627 человек[609]. Оккупантами был разорён дом инвалидов на станции Пола нынешней Новгородской области: немцы забрали все продовольственные запасы и тёплые вещи. Сопротивлявшихся убивали на месте, а остальных обрекали на голодную смерть. К 1 января 1942 года в заведении было таким образом уморено 100 человек[610].

В Сапоговской психиатрической больнице Курска произошёл случай вдвойне чудовищный: здесь немцы действовали не сами; они потребовали истребить пациентов у главврача Краснопольского, который был готов выполнить приказ оккупантов, однако натолкнулся на сопротивление других медиков. Не в силах принудить персонал к прямому убийству, он резко сократил пайки для больных и прекратил отапливать палаты. В итоге к середине декабря 1941 года таким образом ему удалось уничтожить 350 человек из 900. Но гитлеровцев не устроили столь медленные темпы. 18 декабря они отдали категорический приказ избавиться от «лишних ртов» в трёхдневный срок. Нацистский врач генерал-майор медицинской службы Пауль Керн, в духе идей программы Т-4, поучал советских докторов: «Психически больные люди не представляют никакой ценности для общества и потому подлежат полному уничтожению. Нужно избавляться от балласта. Мёртвым продовольствие не нуж-но»[611]. К сожалению, после недвусмысленных угроз часть советских медиков приняли участие в отравлении несчастных.

Та же риторика, что и у Пауля Керна, прозвучала из уст другого нацистского военврача по фамилии Кольде, который вынуждал советских докторов морить голодом пациентов психиатрической клиники поселка Черняковицы Псковского района Ленобласти. Согласно показаниям свидетелей, он ёрничал, рассуждая, что «советская власть развела слишком много дураков», и ставил в пример Германию. Больных морили голодом, а довершили уничтожение инъекциями скополамина[612].

Не менее ужасные события разыгрались в Лотошинской психиатрической больнице Московской области. Тут пациентов также морили голодом: их запирали в корпусах больницы и оставляли на несколько дней. Других больных выгоняли зимой на мороз в одном белье и не пускали назад в помещение. Наконец, здесь нацисты не отказали себе в том, что издавна составляло главное людоедское блюдо на пиршестве колониального садизма, — в охоте на людей. Немецкие офицеры и солдаты скакали по парку верхом и загоняли уцелевших больных, «подстреливая их из-за кустов и доставив таким образом себе достойное развлечение»[613].

Но самые радикальные решения, в соответствии с майскими замечаниями Бакке, планировались для населения мегаполисов «лесной зоны» — Ленинграда и Москвы.

Связь блокады Ленинграда с общей национал-социалистической политикой уничтожения в России исследована мало. В изображении многих авторов блокада выглядела абсолютно уникальным явлением. Таким она, несомненно, была по результату. Но не по замыслу. Замысел отводил ей роль звена в цепи актов истребления «расово и политически неполноценных людей».

Среди историков, которые занимаются вопросами нацистского геноцида, есть относительный консенсус о том, что «уничтожение путём блокады мирного населения Ленинграда изначально было запланировано нацистами»[614]. Однако даже автор этой цитаты Александр Дюков не проводил прямой связи между весенними документами экономического штаба «Ольденбург-Ост» и теми директивами, которые получала группа армий «Север» от ОКВ и верховного командования сухопутных войск (ОКХ) с июля по октябрь 1941 года. Среди зарубежных учёных эта связь постепенно признаётся. К примеру, авторитетный германский историк Сюзанна Хайм назвала блокаду Ленинграда «наиболее очевидным проявлением стратегии Бакке»[615]. C этим согласен и самый крупный современный немецкий исследователь Ленинградской битвы Йорг Ганценмюллер: «Решение о геноциде жителей Ленинграда было теснейшим образом связано с вышеописанной политикой умерщвления голодом (планом Бакке. — Е.Я.)[616]».

Собственно, это и была та самая политика. Любой разговор о трагедии Ленинграда стоит начинать с директив от 23 мая 1941 года. Менее чем через месяц, 16 июня, штаб военно-экономического планирования исторг из бюрократического чрева новый директивный документ (так называемую «Зелёную папку»), в котором о будущей судьбе северной столицы СССР говорилось так:

«Особые условия в великорусском Ленинграде, городе, который весьма трудно прокормить, с его ценными верфями и близлежащей алюминиевой промышленностью, требуют особых мероприятий, которые будут предприняты своевременно»[617].

Характерно, что этот пассаж входит в раздел «обращение с коренным населением»: в этом контексте замечание «который весьма трудно прокормить» звучит особенно тревожно. А про особые мероприятия более откровенно сказал 8 июля сам Гитлер, приказавший военным уничтожить Ленинград, чтобы не кормить его население в течение зимы. Сообщение Франца Гальдера, зафиксировавшего эти слова нацистского вождя, подтверждается записью в дневнике верховного командования: «Фюрер категорически подчёркивает, что хочет сровнять с землёй Москву и Ленинград»[618].

Это первое ясно высказанное свидетельство о намерениях Гитлера в отношении советских столиц, попавшее в письменные источники. Йорг Ганценмюллер считает, что решение о судьбе Ленинграда и Москвы и было принято фюрером 8 июля. Однако, как мы указывали выше, о целесообразности уничтожить оба города Геринг — соратник нацистского лидера, наиболее осведомлённый об экономической подоплёке геноцида — говорил финскому послу уже на третий день войны. На наш взгляд, не исключена вероятность, что стратегия «не входить в Москву и Ленинград и не кормить население» до окончания зимы 1941–42 года как минимум рассматривалась верхушкой рейха ещё до начала агрессии, в мае или самом начале июня.

9 июля об уничтожении столиц в дневнике пишет Геббельс:

«…Мы будем бить вплоть до уничтожения. О мирных переговорах с большевистским Кремлём не может быть и речи, и у нас достаточно резервов, чтобы выдержать эту гигантскую борьбу…. Фюрер намеревается стереть с лица земли такие города, как Москва и Петербург. И это действительно необходимо»[619]. Спустя неделю Гальдер вновь отмечает желание фюрера «сровнять Ленинград с землёй»[620]. 25 июля в дневнике ОКВ появляются установки Кейтеля: «Ленинград нужно быстро изолировать и заморить голодом. Важно с политической, военной и экономической точки зрения… На саму Москву — как и на Ленинград — не нападать, а окружить и заморить голодом»[621].

Таким образом, хотя военный план «Барбаросса» и подразумевал взятие города на Неве, из приведённых цитат видно, что Гитлер задумал его уничтожение. Дальнейшие события вовсе не были спонтанными. Они полностью соответствовали логике плана Бакке, главная суть которого — игнорировать местных жителей в смысле снабжения продуктами питания.

В середине лета замыслы Берлина осторожно начали доводить до армейского командования. 15 июля ОКХ сообщило в штаб группы армий «Север» о задаче не брать Ленинград, а пока блокировать его. Командующий группой армий фельдмаршал Вильгельм фон Лееб отметил в дневнике 26 июля: «Ленинград не должен быть взят, его следует только окружить»[622].

В своей фундаментальной работе «Цена разрушений» Адам Туз пишет, что, в отличие от холокоста, план голода не был секретным: «О нём говорилось в официальных приказах, с которыми были ознакомлены тысячи подчинённых»[623]. Этот тезис между тем нельзя принять полностью. В официальных документах говорилось о реквизиции ресурсов и невозможности использовать их для снабжения коренных жителей. Однако нигде — за исключением майских директив Бакке — не было прямо сказано, к чему это приведёт и каковы окажутся масштабы уничтожения. Откровенные признания в том, что политика рейха программирует чудовищный результат — и этот результат заранее согласован руководством, — могли вывести отдельных военных далеко за пределы зоны комфорта. Поэтому верхушка Третьего рейха не стремилась кричать о будущем голоде во всеуслышание и была нацелена на то, чтобы представить его не как предвиденное следствие заблаговременного плана, а как трагедию, возникшую непреднамеренно в ходе боевых действий. Для Лееба, человека консервативных взглядов, окружение подавалось как рациональный способ измором принудить город к капитуляции. В самой группе армий долгое время рассматривался вариант, что вермахт войдёт в Ленинград, и даже продумывались детали его оккупации.

28 августа, когда немцы оказались близки к тому, чтобы блокировать Ленинград с суши, ОКХ отдало приказ пресекать попытки населения прорваться сквозь кольцо, пока ещё неполное. 1 сентября Кейтель сообщил фон Леебу, что кормить гражданское население города Германия не может, хотя сам он знал об этом уже давно. А уже спустя четыре дня Гитлер к неудовольствию фельдмаршала санкционировал переброску части войск из-под Ленинграда в группу армий «Центр» для наступления на Москву. Положение вермахта на севере и так казалось фюреру достаточным для его намерений: спустя три дня немцы взяли Шлиссельбург и замкнули сухопутную блокаду. В этот период планы относительно ленинградцев стали уже окончательно явными: Лееб их не оспорил. Наоборот, 11 сентября командующий 18-й армией Георг фон Кюхлер запросил у командования группы армий информацию, как войска будут снабжать горожан после капитуляции, и получил ответ: «Это абсолютно не предусмотрено. Группа армий “Север” не заинтересована кормить целый город всю зиму. Однако окончательное решение за более высокими инстанциями»[624]. Кюхлер, озабоченный реакцией армии на голодную смерть миллионов, все же внёс предложение направить в оккупированный Ленинград одиннадцать эшелонов низкосортного продовольствия. На этот раз вразумлять военного пришлось самому генерал-квартирмейстеру ОКХ Эдуарду Вагнеру. Вагнер был очень влиятельной фигурой, руководил распределением ресурсов в армии и с самого начала был вовлечён в политику уничтожения. Его точный вклад в организацию геноцида ещё предстоит выяснить, но то, что он был существенным, понятно уже сейчас. Во всяком случае один из лидеров изучения темы профессор Кристиан Герлах в беседе с автором этих строк сказал: в ходе исследований может оказаться, что план Бакке в той же степени является и планом Вагнера.

Отклик генерал-квартирмейстера на предложение Кюхлера был категоричным: «Командование 18-й армии не должно предпринимать каких-либо мер для снабжения Ленинграда»[625]. Вскоре на совещании в Орше Вагнер заявит: «Не подлежит сомнению, что именно Ленинград должен умереть голодной смертью, так как нет возможности прокормить этот город. Единственная задача командования — держать войска на удалении от всего того, что в нём происходит»[626].