История одного курса

У меня в руках пожелтевшие газеты. Они вот-вот порвутся на сгибах. Старые черно-белые фотографии, некоторые из них такие маленькие, что рассмотреть можно только с лупой. Программки. Письма. Мои однокурсники, которым так дорог был наш институт, хранили дружбу до конца. Ведущим всегда был Венька – Вениамин Викторович Плешков – душа курса, главный закоперщик, он же и исполнитель. Будущий главный врач сначала областного трахоматозного диспансера, потом – Областной больницы, многие годы заведующий отделением в клинике глазных болезней, основатель династии офтальмологов. Зоя Русских, ассистент кафедры госпитальной терапии, запевала и лидер, хотя и неформальный. Тамара Панченко (Мульменко), одноклассница, главный акушер-гинеколог города, талантливый поэт и замечательный человек. Володя Голдобин, заведующий Облздравотделом, мой друг и напарник в хирургической клинике; его заместитель и моя одноклассница Лиля Амзаева (Князькова). Люся Лонина, тоже одноклассница, главный педиатр области. Ваня Клепче, как и Веня, одногруппник, завкафедрой судебной медицины, многолетний замдекана. Витя Каплин, завкафедрой патофизиологии, проректор по науке, Наташа Коза, зав кафедрой эпидемиологии. Через двадцать лет после окончания института наш курс, по справедливому замечанию Плешкова, занял ключевые позиции в практической и теоретической медицине области. Их много, замечательных специалистов, ученых, организаторов лучшего тогда в мире здравоохранения. Ведь нас на курс поступило 360 человек, закончило 338. Всех сразу перечислить невозможно. Я попытаюсь рассказать как можно больше в дальнейшем о судьбе друзей. Ребята, не обижайтесь, если я что-нибудь пропущу.

Экзамены в институт я не сдавала как медалистка, поэтому знакомиться пришлось уже на занятиях. Однако одиночества, как поначалу в школе, не случилось. Я помню весь день 31 августа 1947 года, когда наша компания «молодых идиотов» в количестве 6 чел. из 7й (женской) и 37й (мужской) школ прибыла на собрание первокурсников. Там составляли списки по группам. В Молотовском медицинском институте было два факультета: лечебный и санитарный, сокращенно лечфак и санфак. Мы были на лечфаке. Принцип формирования групп был основан на иностранных языках. В Перми в те времена в школах преподавали почти исключительно немецкий язык. И вдруг нам объявляют: есть две группы с изучением английского языка, но туда набирают с «нулевыми языковыми знаниями», что обозначало фельдшеров, которых в училище языкам вообще не обучали, и фронтовиков.

Сориентировались мы быстро: по пермской поговорке, «двое-трое не как один». В те времена мальчики вели себя по-мужски и главные заботы брали на себя. Посовещавшись 2-3 минуты, как в КВНе, мы отправили Марка Берман-Шура к регистраторам, и он (куда делись комсомольские принципы?) на голубом глазу сообщил, что мы из англоязычной школы. Ему поверили, не посмотрев, что было 3 девочки и 3 мальчика, т.е. ребята из разных школ, а английского в городе не было вообще. Мы же решили, что в немецком как-нибудь разберемся. В школе у нас была прекрасная учительница, Вера Иосифовна Козловская. Ее дочь Таня училась с нами на одном курсе. А вот английского нам иначе не видать, как своих ушей. Так мы попали, все шестеро, в первую «гвардейскую» группу: Веня Плешков, Катя Казакова, Вера Колокольцева, Коля Сушин, Марк Берман-Шур и я. Вера и Марк после первого курса ушли. Остальные закончили институт.

1 сентября 1947 года наша компания явилась на первую пару по биологии. Большая задача была отыскать аудиторию. Она была в главном тогда корпусе на Коммунистической 26 (ныне Петропавловской). Надо было войти в центральный вход, пройти первый, подняться на второй этаж, дотопать до конца и спуститься в туалетный отсек, устройство которого описать совершенно невозможно, потому что он был создан по образцу захудалого вокзального, откуда в полной темноте на ощупь искать выход в коридор, а уже там – аудиторию. Когда мы туда заглянули, то, увидя ряд гимнастерок с орденами и медалями, а над ними вполне взрослые физиономии, решили, что ошиблись, и дверь аккуратно закрыли обратно. Кто-то из старших понял наше недоумение и пригласил войти. Номер группы был вроде тот, но сомнение нас не оставляло. Робко мы расселись на задних рядах. Вдруг встал парень в гимнастерке с орденом Красной звезды и заявил, обращаясь ко мне: «дочка, а я тебя знаю, ты в нашей школе училась!».

Это был Толя Фридман, сын нашего любимого преподавателя латыни Евсея Моисеевича Фридмана. Он действительно учился в нашей школе, только лет на 8 раньше, и мы еще потанцевали с ним через полвека на 100-летии школы. Остальные мужчины в группе были тоже значительно старше. Разница была большой. Разбирались с этим долго. Кроме того, наша группа была единственной, где мужской и женский состав присутствовали поровну. На курсе было много и чисто женских групп. Мы не сразу адаптировались. Галя Мещерякова позже рассказывала, что, увидев такое количество фронтовиков и еще «двух мымр в очках», т.е. меня и мою подругу Катю Казакову, решила перейти в другую группу. Это желание у нее окрепло, когда в перерыв к нам прибежали повидаться наши одноклассницы, веселые и хорошенькие девочки. Я уже упоминала, что из выпуска нашей школы в количестве 43х человек почти половина поступила в медицинский на оба факультета. Почему Галя осталась с мымрами, она не уточнила, но надеюсь, не пожалела об этом.

Учение наше началось очень серьезно и продолжалось 11 дней. На 12й день мы в полной боевой готовности погрузились на пароход и отбыли по направлению к Осе в колхозы на уборку урожая в составе первых 4х курсов. Плыли долго, ночью, завидуя нашим фронтовикам, которым все было нипочем. Они и потом вспоминали сельхозработы как лучшее время. Маминым дочкам пришлось нелегко. В конечном итоге и нам повезло. Отец Вени, Виктор Васильевич Плешков, наш преподаватель физики, уступил девочкам свою каюту, поэтому мы хоть не замерзли.

В колхозе все зависело от руководителя группы. Ими назначены были старшие ребята. Они должны были договориться о питании, нормах работы, жилье. Хорошо это делал наш Нурислам Нургалиевич Хафизов, только его всегда направляли в другие, девчоночьи, группы. Пробыли в колхозе в первый раз мы до середины октября.

Погода была почти все время отличная, солнечная и сухая с заморозками по утрам. На всех были ватники, традиционная тогда одежка для мирных жителей. На ногах у меня были отцовские сапоги 42го размера, в которых я болталась, как пестик в ступе, и натирала кровавые мозоли. Сначала мальчики копали, а мы собирали картошку. Уродилась она на славу: крупная, розовая, чистая. Ее собирали в мешки. Платить нам было не положено, но трудодни записывали все равно. Видя обильный урожай, правление спохватилось, и выработку стали считать не по валовому продукту, а по площадям. Недаром ребята клянутся, что кто-то своими глазами видел в правлении лозунг: «Товарищи колхозники! Поможем студентам убрать урожай!» Это значительно отодвинуло наше освобождение. Тогда нам дали лошадь в подмогу. И тут появились настоящие трудности. Тягловая сила наотрез отказывалась двигаться. Ее дергали за постромки, пытались легонько хлестнуть веткой, кричали – лошадь стояла как вкопанная. Появился бригадир. Ребята пожаловались на несознательную скотину. Бригадир удивился, взялся за уздечку и на великом и могучем придал лошадке поступательное движение. Она бодро потопала по борозде.

– Ну и что? – вопросил руководитель начального звена.

– Так ведь ты с мату! – ответствовали исполнители.

– А вы чё? Не знаете, ли чё ли?