С 6 июня 1942 года до 15 мая 1943 года я работал в качестве старшего рабочего на железнодорожной ветке станция Треблинка[589] – лагерь Треблинка. Протяженность железнодорожного полотна на этом участке составляла 5 километров.
В мои функции входила работа по ремонту линии и погрузке в вагоны
На вагонах мелом всегда было написано количество людей, находившихся в них. Это количество колебалось в пределах 150–2<нрзб>[590]. Вагоны прибывали из различных стран Европы. Я хорошо помню, что привозили сотни и тысячи людей еврейской национальности из городов Польши, Франции, Бельгии, Болгарии, Румынии, Югославии и оккупированных городов России.
Легко было узнать, откуда прибывали вагоны, по следующим признакам: люди бросали через окна свои документы, фотокарточки, деньги.
Кроме того, евреев из Бельгии и Франции привозили в пассажирских вагонах. Евреи из ближайших местностей знали уже о существовании лагеря смерти. Из других же стран, по всему было видно, люди не знали о том, что им предстоит. Их немцы убедили в том, что поедут работать на Украину. В эшелонах, прибывающих из Франции, Бельгии, Болгарии, Румынии, <нрзб> не было такого уплотнения, как в тех эшелонах, которые поступали из городов Польши.
Можно было даже видеть, как вагон занимает лишь одна семья. Это было, правда, очень редко, немцы этим достигали определенной цели: давали возможность увозить с собой побольше вещей, которые впоследствии отбирались в лагере.
В лагерь № 2 пройти я не имел возможности. Туда не пускали не только посторонних лиц, а не пускали даже охрану, прибывающую с эшелонами, не пускали паровозную бригаду, обслуживающий персонал тех паровозов, которые привозили составы в лагерь. Паровоз должен был доставить вагоны в лагерь, оставаясь сам за его пределами. И каждый раз, как только эшелон входил на территорию лагеря, оттуда доносились крики, стоны и плач людей. А для того, чтобы это выражение горя и страдания обреченных людей не выходило за пределы лагеря, для этого с прибытием эшелона в лагере начинал играть духовой оркестр. Его звуки заглушали эти крики. Неоднократно я был свидетелем того, как по пути в лагерь на перегоне ст[анция] Треблинка – лагерь мужчины и чаще всего дети на ходу выламывали решетчатое окно и доски вагона, выпрыгивали на землю, но очень немногим удавалось бежать. Охрана эшелона расстреливала, как правило, за малейшую попытку к побегу. Поэтому часто можно было слышать стрельбу в вагонах. 14 мая 1943 года я был уволен с работы и переведен на положение заключенного в лагерь № 1.
Непосредственной причиной моего перевода в лагерь была передача хлеба заключенным, работающим на ремонте железнодорожного полотна. Кроме того, я передавал от них письма семьям. Это стало известно немцам, после чего последовал перевод. Меня использовали на различных черных работах: переноска стройматериалов, рубка дров и тому подобное.
Режим был таков. Вставали в 5 часов утра, работали с 6 до 12 часов, затем обеденный перерыв. С 13:00 до 21:00 продолжались работы. Очень часто работа не прекращалась и ночью.
В день давали всего 150 грамм[ов] хлеба. На завтрак – суп из воды и одной-двух неочищенных картошек. На обед тот же суп, только с той разницей, что, если дохла лошадь, нам давали мясо. На ужин давали кофе. Людей избивали по любому случаю.
Мне один немец выбил два зуба! Однажды дали 25 ударов палкой. Немцы и вахманы чинили в лагере страшный произвол. Избиению и издевательствам подвергались и евреи, и поляки. Каждый день расстреливали заключенных. Если удавалось немцам и вахманам задержать бежавших из лагеря – расстреливали задержанных, если же не удавалось – десятки других ни в чем не повинных людей. В октябре месяце 1942 года из лагеря бежало <два> <нрзб> из Варшавы. В отместку за их побег по приказанию немцев вахманы расстреляли <нрзб> заключенных. Среди них из деревни Теляш <нрзб>, из Коссува Станислав Матчук, из дер[евни] <нрзб> Соботка.
В августе м[еся]це 1943 года за единого бежавшего расстреляли двоих. При мне их забрали на расстрел. На глазах у всех заключенных многих евреев убивали немцы и вахманы-украинцы специальными деревянными молотками.
С 12 ноября до 20 декабря 1943 года в лагере умерло от голода, избиения и непосильного труда 146 человек, в том числе двое знакомых из Коссува – <Бернаблюм и Кужак>.
У меня остался список умерших, который я вел в лагере. Дело в том, что в ноябре и декабре месяцах 1943 года меня прикрепили в качестве помощника к доктору Почарек из г[орода] Жирардова[591]. Почарека захватили в качестве заложника. Никакой медицинской помощи больным в лагере не оказывали. Однако в декабре месяце вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Немцы страшно испугались заболевания и поэтому изолировали всех больных поляков, а Почареку поручили бороться с этой вспышкой заболевания. Помещений было явно недостаточно. Тогда 10 декабря немцы эсэсовцы и вахманы расстреляли в лесу за бараками 106 евреев-чернорабочих.
Всех евреев-чернорабочих к тому времени было 145. Перед расстрелом на глазах у всех заключенных немцы отбирали здоровых. Критерием здоровья в данном случае они избрали способность бегать. То и дело по площади бегали люди как стадо. Ведь каждый понимал, что его ожидает, если не сможет пробежаться в угоду немцам. И, как я показывал, тогда 106 евреев-чернорабочих из 145 были расстреляны.
Никакие мероприятия немцев в борьбе с сыпным тифом не помогли. Сыпной тиф распространился по причине голодного существования и грязных условий, в которых жили заключенные.
И так как больных не поддерживали усиленным питанием, люди не выдерживали.
Заключенный Лебуда Люцман в горячке, у него была высокая температура – 40оС, выскочил из окна. Охранник задержал его. В этот момент подошел эсэсовец Ланц. Он спросил охранника о случившемся. Тот рассказал, что больной выскочил в горячке из окна. Ничего не сказав, Ланц выстрелом из пистолета убил Лебуда. Помогая доктору Почареку, я вел учет умерших за период с 12 ноября по 20 декабря. Этот сохранившийся у меня список я передаю следственным органам как достаточно убедительное доказательство порядка, существовавшего в лагере. Я должен оговориться. Оставляя при себе этот список, тогда я не думал о том, что он пригодится следственным органам. Тогда я думал о другом: передать родным о смерти их членов семьи. Многие и до сих пор не знают, где и при каких обстоятельствах умерли близкие им люди.
Из лагеря меня освободили 20 декабря 1943 года.
Больше добавить ничего не могу. Записано с моих слов верно и мне прочитано /подпись/.