Когда мы находились на пути в район Черняков и были на площади Трех Крестов, немцы начали атаку в направлении пансиона глухонемых, где засели восставшие. Люди одной из этих групп попросили нас помочь отбросить немцев, поскольку учреждение находилось, можно сказать, на линии фронта. Мы выполнили их просьбу и помогли отразить атаку, а после повернули на Ксенженцу, которая вела в Черняков. Мы продвигались, защищаемые стенами домов от огня эсэсовцев под командой Дирлевангера[533], его части СС состояли сплошь из отпетых уголовников-штрафников.
Под огнем эсэсовцев мы пересекли улицу и прыгнули в траншею, которая укрыла от огня. Мы продвигались вдоль здания клиники, когда началась атака эсэсовцев на позиции повстанцев. Поднявшись на верхние этажи, мы сразу же открыли огонь по дирлевангеровским эсэсовцам. После часового боя и отражения атак, целью которых было отсечь центр города от Чернякова, мы пробились в этот район и нашли штаб «аковцев»[534]. Мы вошли вовнутрь и увидели полковника,
Я спросил полковника, в чем вина задержанного из Армии Людовой. В том, что он еврей? Он с большим трудом удержал себя в руках от гнева.
– Этот еврей был стукачом гестапо! – заорал он.
– На каком основании пан полковник считает это фактом? – спросил я.
– Мы взяли его у женщины – «фольксдойче», у которой он проживает.
– Пан полковник, вы не думали, что этот еврей прятался у этой фольксдойче от немцев?
– У него нашли списки всех евреев-стукачей Варшавы, – в его голосе звучали победные нотки.
С этими словами полковник вытащил из ящика стола и протянул мне список имен евреев. Я пробежал по нему глазами и, возвращая, спросил:
– В этом списке случайно не значится такой Вилленберг?
– Да, пан сержант, – ответил он, – может, вы поймали его на своем участке фронта?
– Нет, – сказал я с холодом в голосе, – Вилленберга не надо ловить, он стоит перед вами, пан полковник.
Он был сконфужен. Я сказал ему, что это был не список еврейских «агентов-стукачей», а тех, кому удалось бежать на арийскую сторону и получить помощь от социальных учреждений Еврейской боевой организации. В этом списке было имя моего отца. Я спросил, где содержится задержанный еврей, он прямо посмотрел мне в глаза и цинично ответил, что «ему это неизвестно».
Я понял, что ничего не смогу добиться, и вышел из комнаты вместе с тремя сопровождавшими меня солдатами, и вслед за нами сразу же выскочили две молодые женщины, одна из них перехватила меня на лестнице и шепнула:
– Я знала когда-то художника Вилленберга из Ченстоховы.
Я ответил, что являюсь его сыном. Ее подруга тоже призналась шепотом:
– И я тоже еврейка. Я внучка главного раввина Ченстоховы рабби Аша.
Я спросил ее, может, ей известно, что стало с тем арестованным еврейским парнем, и она с горечью ответила, что его расстреляли. Разочарованный безуспешной миссией, я возвращался с солдатами бригады.
[536] Когда мы приближались к Маршалковской улице, я услышал над собой очень знакомый свист артиллерийского снаряда[537]. Это были огромного размера снаряды, которые разрушали здания и на месте разрывов оставляли глубокие большие воронки в несколько метров.
К звуку этих огромных снарядов, летящих в нашу сторону с интервалом в шесть минут, прибавился страшный вой ракет, которые называли «коровами». Разрывы следовали один за другим. Вся Маршалковская – в пыли и цементе от разрушенных зданий. С ужасом понимаю, что снаряды падают рядом с домом, где живет отец. Пулей метнулся туда. Путь лежал через развалины домов, перегораживавшие улицы, и я с трудом добрался до дома под номером шестьдесят, точнее, к тому, что от него осталось. Перед входом лежали остовы верхних этажей. С трудом, прыжками через руины и завалы кирпичей я оказался в парадном, поднялся по лестнице, заваленной остатками стен, битым стеклом и строительным мусором. С трудом и страхом открыл дверь и рванулся вовнутрь квартиры. Увидел отца, лежавшего на постели, покрытого одеялом, а сверху слой песка и пыли.