– Как?
– Очень просто, с помощью «Hende hoch!» – «Руки вверх!». Ты мирно ходишь по улицам Варшавы и ищешь одинокого немца на тихой сторонней улочке, подходишь и забираешь у него оружие. Первый отобранный пистолет – твой, все остальные ты будешь обязан передать мне. Для работы тебе понадобится девушка. У тебя есть кто на примете или я тебе найду кого? Желательно, чтоб ты сам себе нашел сопровождающую.
Я ответил, что думаю об одной такой, но должен быть уверен. Она еще предостерегла, что не нужно убивать немцев без серьезной причины, ибо за каждого убитого немца они расстреливают сотни ни в чем не повинных людей: «Ты должен стрелять только при самозащите, если ты не прислушиваешься к этим инструкциям, АК (правое польское подполье) вынесет тебе смертный приговор».
– Где я нахожусь, в каком подполье, от имени кого действовать, кем был рабочий, который послал меня к тебе? – я спрашивал и добавлял возникавшие вопросы.
– Этот человек – наш командир, и ты находишься в Польской Армии Людовой, в которой состоят сторонники левых взглядов.
Я сердечно расстался со Стефой и пошел, чтобы встретиться с Ханкой. В парке Скаришевского я вкратце рассказал ей о встрече и заявил, что нуждаюсь в напарнице. Она сразу согласилась добровольно помогать мне.
Мне запомнилась наша первая вылазка с Ханкой в Варшаве. Я был очень напряжен и только благодаря огромному желанию мог держать себя в руках. Мы увидели немца, приближавшегося к нам, его ноги заплетались, как у сильно выпившего. Мы делали вид, что его не видим, и вели частный разговор как ни в чем не бывало. Когда мы поравнялись с ним, я молниеносно наставил на него пистолет и тихо сквозь зубы скомандовал: «Руки вверх». Немец был поражен внезапным нападением и сразу обмяк, задрожал и поднял руки. Ханка подошла к нему со стороны и вытащила у него пистолет. Она отошла с улыбкой, и ударом мы дали ему понять, что операция закончена. Он повернулся спиной и пошел, а мы убежали.
На ближайшем перекрестке мы услышали отчаянные крики ограбленного немца. Мы смешались с толпой и продолжили путь, затем зашли в ресторан и заказали свиных котлет и водки. Звон рюмок в наших руках снял напряжение.
Начало марта 1944 года. Вести, получаемые из немецкой прессы, радовали. Немцы сообщали о переходе на заранее подготовленные позиции и сокращении линии фронта. Между строк мы прочитали следующее: немецкая армия терпит поражение под ударами русских, и это означает для всех нас приближение конца войны. В различных частях Варшавы немцы повесили репродукторы (жители прозвали их «гавкалками»), из которых вещали о своих победах на Восточном фронте.
Несколько раз польскому подполью удавалось проникать в сеть и передавать вести, опровергавшие ложь и доносившие правду. Эти передачи всегда начинались словами «Говорит Польское подполье…» и очень поднимали моральное состояние населения Варшавы.
В один из мартовских дней 1944 года на улицу Груецка, 84[514] прибыло несколько крытых брезентом грузовиков, откуда высыпали немецкие жандармы и ворвались во двор дома. Спустя несколько минут они вывели более тридцати человек – мужчин, женщин, детей. В тот вечер консьержка рассказала нам, что в том доме была теплица садовника, который построил под ней подвал и прятал в нем евреев. Ревнивая любовница садовника донесла немцам, и они нашли схрон и вместе с евреями арестовали садовника и всю его семью. Эта весть немедленно распространилась по всей улице, а затем нам стало известно, что все арестованные были расстреляны за стенами гетто, и среди убитых были также историк Эммануил Рингельблюм[515] и его супруга.
После этого случая хозяйки квартиры категорически потребовали от нас срочно освободить ее, намекнув, что такая срочность продиктована приездом родни из-за пределов Варшавы. У нас не было другого выхода, как собрать пожитки и вновь скитаться.
Я прошел всю Варшаву вдоль и поперек в поисках новой квартиры, обращался к посредникам и по объявлениям в газетах. И вот получил адрес на улице Журавья, там предлагалась маленькая комната на съем. Безопасный район, хорошая, полная солнца комната и хозяйка, пожилая, добросердечная женщина, – все это понравилось мне и Ханке, которая пошла вместе со мной. В разговоре выяснилось, что дама оказалась из шляхтичей, то есть дворян. Она рассказала о членах семьи, убитых немцами, часть из них пали на фронтах, часть умерли или были убиты в концентрационных лагерях:
– Примерно сотня моих родственников были убиты во время оккупации.
Слушая ее рассказ, я подумал, что комната нам очень подходит. В комнате было тепло и комфортно, а хозяйка была близка по духу, знала, что такое горе и страдания, и все это продолжалось до тех пор, пока неожиданно из уст пожилой и культурной женщины мы не услышали фразу: «Гитлеру надо отлить золотую статую за полное уничтожение евреев». Разочарованный и подавленный, я покинул этот дом. По дороге Ханка пыталась меня утешить:
– Посмотри на меня, я тоже католичка, но, несмотря на это, я принимаю участие в твоей судьбе.
В конце концов мы нашли комнату на улице Натулинска, 8, ее хозяйкой была жена судьи. Квартира была большой и элегантной. Мы сняли комнату со всеми удобствами. Мы нашли грузчика с ручной тележкой и погрузили на нее необходимое – мольберт, несколько картин, большую часть занял бумажный матрас, набитый соломой. Ханка веселилась, фотографируя наш трансфер.
Две недели мы прожили на новой квартире. Нигде мы не чувствовали себя столь свободно. Хозяйка не напоминала нам о необходимости регистрировать проживание в муниципалитете, и это было нам очень по душе. Мы полагали, что пробудем здесь до самого окончания войны. Мама приезжала к нам каждые две недели. В воскресенье Ханка переехала ко мне жить, мы оборудовали личное пространство дома и спустя несколько дней стали выходить вместе на подпольную операцию «Руки вверх», результаты которой далеко не всегда были успешны.
Однажды после неудачной операции у меня представилась возможность зайти в столовку на улице Филтровой поесть дешевого супа. За одним из столов сидел немолодой человек с длинными седыми волосами, который был удивительно похож на одного из бежавших из Треблинки – на Верника.
Я подошел к нему и спросил: