Я рассказал ей, как живу, о ночах, которые я провел среди телефонных проводов под землей, между развалин домов, разрушенных во время боев.
Ханка, не прерывая моего рассказа, привела меня к себе домой. Она представила меня матери как товарища по подполью, которого ищут немцы, и поэтому я не могу оставаться у себя дома. Она спросила, могу ли я остаться у них на ночь. Ни слова не говоря, мать указала мне место на диване. Ночь я провел в мягкой и чистой постели.
В один из этих дней я поехал на трамвае на встречу к одному человеку, я его не знал, меня к нему направил знакомый отца, бывший журналистом до войны. Нам надо было встретиться с этим человеком в кафедральном соборе Святого Яна в девять утра в левом крыле зала. Человек, с которым я должен был познакомиться, должен был время от времени выпрямляться и наклоняться. Я должен был наклониться к нему слева и трижды прошептать: «Эли, Эли, Эли…»[510]
Ровно в девять я уже был в кафедральном соборе. В нем царила торжественная тишина. У главного алтаря уже началась молитва с участием пришедшей немногочисленной паствы. В полутьме заметил человека среднего роста, выпрямлявшегося и наклоняющегося. И так несколько раз. Протиснулся между ним и двумя молящимися женщинами. Я опустился на колени, положил руку на перила и в соответствии с договоренностью трижды прошептал имя Всевышнего. Человек рядом со мной тоже положил руки на перила и незаметно коснулся моей руки. Спустя короткое время он выпрямился и направился к выходу.
Я поспешил последовать за ним. Мы шли друг за другом на расстоянии, пока не дошли до старого города. Он вошел в один из домов и спустился по лестнице в подвал-таверну, в котором пахло квашеной капустой и водкой. Около стола рядом с дверью, ведущей на кухню, я понял, что человек правильно выбрал стратегическое место, позволявшее скрыться, если немцы ворвутся в таверну. Можно было понять, что человек – давний клиент заведения. Хозяин бара с улыбкой[511] принес нам две[512] бутылки водки и несколько соленых огурцов. Человек наполнил водкой стакан и залпом выпил, я последовал примеру и только теперь сумел рассмотреть его.
Он выглядел как обычный варшавский рабочий, с шапкой на голове, покрывавшей лысую голову. Под его хрящеватым носом – густые серые усы. Глаза у него были голубые, расплывчато-водянистые, возле рта и на шее были большие шрамы.
Когда мы опорожнили бутылки, он попросил, чтобы я рассказал о себе. Я представился и снял головной убор. Он бросил изумленный взгляд на мои волосы, которые только начали расти. Я вкратце рассказал ему свою биографию. Когда я дошел до рассказа о побеге из Треблинки, прочел скуку и недоверие в его глазах.
– Ты бежал во время восстания?
– Откуда ты знаешь, что в лагере было восстание? – спросил я, и он ответил, что получил отчет от своих людей из Малкинии. Когда я с любопытством спросил, кто он, он не готов был ответить, только сообщил мне свою кличку – Скала[513]. Он спросил меня, умею ли стрелять, и велел назавтра в четыре часа после обеда прийти в продуктовую лавку, находившуюся во дворе одного из домов на проспекте Иерусалима. Там меня будет ждать женщина в черном берете, и я должен буду несколько раз попросить ее громким голосом пол-литра водки и соленой рыбы (селедку в маринаде).
Он спросил меня, есть ли у меня документы, а когда я сказал, что они недостаточно надежные, чтобы позволить мне зарегистрироваться в Варшаве, он обещал, что женщина, с которой я встречусь, сделает все необходимое. В конце предупредил, что если мы где-нибудь встретимся, не подходить к нему и делать вид, что мы незнакомы. Когда я хотел заплатить за еду и выпитое, он остановил меня, сказав, что за все уже уплачено, и вышел из таверны.
Назавтра я отправился на секретную встречу по указанному адресу и, оглядевшись по сторонам улицы, вошел в указанный двор. Там находилась лавка. Ее площадь была мала, в тесноте народу там было много, и каждый требовал громким голосом нужные ему продукты. Несмотря на войну, в лавке было довольно много товаров. Я секунду колебался, а потом через головы покупателей впереди меня несколько раз громко потребовал пол-литра водки и селедку в маринаде
– Ты видишь, здесь полно людей, зачем ты сушишь горло с просьбой о рыбе, то, что действительно стоит купить, так это водку.
Несмотря на большую толпу в магазине и беспорядок, она вручила мне бутылку водки.
Эта приятная и быстрая дама вытолкнула меня из магазина, и мы оказались на улице. Она повела меня в соседний дом, где у ее отца находилась лаборатория по изготовлению печатей, рядом была их квартира, а ее, Стефы, комната располагалась у входа.
Она принесла выпивку и немного вкусной закуски, во время еды и питья буквально бомбардировала меня вопросами; хотела знать, еврей ли я, и с видом опытного знатока заявила, что я не похож на еврея; спросила, есть ли у меня оружие, умею ли я им пользоваться; интересовалась, как и сколько я зарабатываю. Я рассказал ей, что зарабатываю продажей картин отца, и обо всем, что со мной происходило.
Когда я закончил рассказ, она опустила руку в кожаную сумку, стоявшую на полу, и вытащила тряпку с пятнами крови, и когда она развернула, перед глазами предстал немецкий парабеллум. Она передала его мне и рассказала, что когда несла это оружие мне, ее остановил патруль немецкой жандармерии, они хотели проверить, что в сумке, но когда увидели тряпку с кровью, брезгливо заорали: «Raus!», а в тряпке был пистолет. Она очень опасалась, но, на ее счастье, все закончилось хорошо. Я дал ей прикурить. Она наклонилась ко мне, и ее рука оказалась на моей ноге, она спросила с наивной улыбкой:
– А как у тебя с женщинами? У тебя, наверное, их давно не было…
Я обнял ее и закрыл ей рот нетерпеливым поцелуем…
Когда я собирался уходить, она напомнила, что пистолет этот дан мне во временное пользование на считаные дни:
– В течение короткого времени тебе надо будет обзавестись личным пистолетом.