– Не важно…

Он не сказал мне ни слова и не поднял глаза. Он тщательнейшим образом промыл рану, сделал перевязку и помог мне надеть обувь на раненную ногу. Я видел, что он опасается меня, но не хочет ничего знать. Из его вопросов самым главным был, как скоро я уйду из его дома. Перед тем как я вышел, он посоветовал мне выбрать направление, при котором я быстро выйду к железной дороге. Когда я вышел, то увидел крестьянскую телегу с польскими полицейскими, которые везли нескольких моих товарищей по побегу, связанных колючей проволокой. Это было для меня дополнительным предупреждением вести себя осторожней и хладнокровней.

На четвертый день я с трудом добрался до Сколимова, большой деревни с продуктовым магазином и костелом. Я подошел к костелу, и дверь мне открыла домработница, одетая в черное, она посмотрела на меня с подозрением. Я вежливо поприветствовал ее и сказал, что хотел бы видеть ксендза. Он появился в дверях, намереваясь выйти из дома. В дом ксендз не пригласил меня, а повел к выходу через сад. Я попросил его несколько злотых для покупки железнодорожного билета. Он ответил мне, заикаясь (впервые в жизни я увидел заикавшегося пастора, это вызвало мое удивление, вероятно, мое появление вызвало у него такую реакцию), что единственная вещь, которую он может сделать для меня, это благословить в дорогу.

Я постарался попытать счастья в магазине. Со страхом на лице я вошел в него. Странно было после года в лагере смерти находиться в магазине, где витал запах продуктов. У меня не было даже несчастной монетки, и мне нельзя было показать, что у меня есть доллары. Мне пришлось просить подаяние.

За прилавком стояла молодая красивая девушка. Я стоял, сдавшись, у двери и ждал, пока выйдут все покупатели.

– Что угодно пану?

– Стакан воды…

Она на секунду исчезла и вернулась с полным стаканом воды. Ни слова.

– Далеко ли отсюда до железнодорожной станции? – спросил я, возвращая стакан.

– До Костки[490] не более полкилометра, – ответила она.

Магазин был пуст. Она посмотрела на меня с интересом, и в глазах виделось сочувствие.

– Пан бежал?

– Да…[491]

– Здесь уже были поиски, да еще какие, – сказала она. – У нас была целая банда, искали евреев у нас дома, хотели арестовать моего брата только из-за бритой головы. Староста деревни был обязан свидетельствовать, что он не беглый заключенный, а просто безумный, и потому у него бритая голова.

Я выслушал ее, поблагодарил за воду и хотел исчезнуть из магазина, но девушка остановила меня, подошла ко мне и незаметно дала 20 злотых.

– Как я могу тебя отблагодарить хотя бы раз? – прошептал я. – Ну, если ты так добра, продай мне несколько сигарет на те деньги, которые сейчас дала.

Она весело рассмеялась, завернула в бумагу мне пятнадцать сигарет и коробку спичек и передала мне пакетик, сказав, что это на дорогу, и добавив, что поезд на Седльце уходит в пять утра. Желательно, чтобы я спал в поле, справа от дороги, ведущей на станцию, там убирали рожь и есть несколько стогов свежего сена. Я вновь поблагодарил ее и пошел к месту, которое она показала. Идя, оглядывался по сторонам, нет ли слежки. Дойдя до поля, я увидел несколько стогов сена, сделал отверстие в самом большом из них, влез внутрь и закрылся тем, что вынул. Когда наступила ночь, я вышел из укрытия и наслаждался тишиной замечательной августовской ночи.

Вдруг я увидел приближавшуюся ко мне тень. Прижался к земле и пошел за фигурой. Фигура оказалась женской. Когда она оказалась совсем близко, я понял, что это та самая девушка, которая показала мне дорогу сюда. Я поднялся, чтобы она могла меня увидеть. Мы сели внизу. Она застенчиво сказала, что принесла мне поесть. Я вытащил из корзинки завернутые в газетную бумагу хлеб, колбасу, сливочный сыр. Был тронут до слез. Наши руки встретились, и я почувствовал аромат юного тела, смешанный с запахом полевых цветов. Над нами были небеса с бесчисленным множеством мерцающих звезд.

Утром меня разбудили голоса женщин, торопящихся к станции, некоторые тащили тяжелую поклажу. Я пошел с ними и добровольно решил помочь одной из них, пожилой. Я попросил ее говорить со мной от второго лица и разрешить называть ее тетей, она охотно согласилась и купила мне билет на станции.

Я весь дрожал, поднимаясь в вагон, но счастье повернулось ко мне лицом, и до Седльце я доехал без особых трудностей. Наибольший страх вызывала необходимость пройти через здание станции, однако прямо напротив меня остановился пригородный поезд, и я использовал возможность выпрыгнуть наружу.