По существу, это была начальная стадия подготовки восстания в лагере. Все предыдущие попытки, как покупка оружия доктором Хоронжинским, провалились. Идея была весьма проста. В день, когда в лагере останется минимальное число украинцев и немцев, а большая часть разъедется в отпуск по домам и семьям, эти еврейские парни должны были открыть ту дверь склада с оружием с помощью наших ключей и вытащить оттуда какую-то часть оружия, доставить его в определенные места в лагере, первое из них – группа «картошки», которая работала напротив бараков немцев и бараков-ферм, там было бы просто спрятать его. И оттуда эти самые ребята должны были раздать оружие всем заключенным по всему лагерю.

На складе, «ответственным» за который был заключенный-еврей по кличке «Малпа», находились инструменты для резки колючей проволоки. Заключенные, каждый в отдельности, не вызывая подозрений, должны были пойти туда в обеденный перерыв и получить от него различные инструменты, которыми можно будет не только резать проволоку, но и убивать наших «начальников». Команды вооружатся топорами, молотками и ранее спрятанными в земле кухонными ножами[477]. У каждого из нас были некая сумма денег или золото, в которых будем нуждаться в случае успеха восстания.

По плану предусматривалось, что сразу, немедленно после того, как молодые доставят оружие на каждую обозначенную заранее точку, они метнут гранаты в окна жилых помещений, где проживают немцы. Одновременно водители и механики подожгут немецкие машины[478]. Узники из Baukommando должны были преодолеть расстояние между забором и немецкими бараками и овладеть броневиком, стоявшим, как обычно, у въездных ворот, а потом открыть ворота. Большинство узников без оружия должны поджечь те места, где будут находиться в момент начала восстания[479].

Наступил памятный день 2 августа 1943 года. День, который останется в моей памяти до конца жизни. Деревьев не было видно, над лагерем, как обычно, стояло облако черного дыма и царил жуткий смрад, шедший от разлагавшихся и гниющих останков и сжигавшихся трупов жертв, убитых в газовых камерах. Это был один особый день, которого мы ждали и надеялись, – в наших сердцах была надежда, что сбудется долгожданная мечта. Мы думали не о себе и не о своей жизни. Все, о чем мы мечтали, – это уничтожить фабрику смерти, на которой мы находились. Мы встали, полные волнения, напряжения и надежды на будущее. Тысячи мыслей пронеслись в голове. Там, вдалеке за ограждениями, был мир во всей красоте цвета и света, медленно восходило солнце на фоне голубого безоблачного неба. Казалось, этот свет и раскрывал глазам весь ужас и нашу беду в бездне, имя которой Треблинка. Мы собирались подняться с самого дна. О том, что, быть может, мы едим в последний раз, мы не думали, как и не думали о том, что стоим последний раз в шеренге рабов в последний день рабской работы. Над лагерем царила тишина. Как обычно, на вышках стояли знакомые нам вооруженные охранники, глядевшие на нас равнодушным взглядом, по территории лагеря, как обычно, прохаживались эсэсовцы, ничто не предвещало каких-то необычных происшествий, которые должны произойти здесь и сейчас. Тишина должна была ввести в заблуждение врагов. Мы готовились отомстить, испытывая смертельную ненависть к своим убийцам. Мы улыбались, у нас лица людей, готовых убивать.

Как обычно, поднимался дым из лагеря смерти, шли обычные разговоры, раздавались приглушенные удары топоров, сопровождавшиеся криками надсмотрщиков, подгонявших заключенных-рабочих. Немцы, обычно проявлявшие осторожность, на этот раз ничего не заподозрили, у них не возникло мысли, что сегодня начнется восстание узников лагеря.

Начало восстания было назначено на 4.30 дня. В 3.30 возле строений появился Альфред, толкавший перед собой коляску, груженную мусором. Время от времени он останавливался и поднимал мусор. Он подошел к нашей команде, занимавшейся обработкой древесины (в тот день мы не вышли на работу в лес), и кивком головы дал понять, чтобы я отошел за деревья. Там за ними мы были скрыты от глаз вахмана, охранявшего ворота, ведущие к зеленым посадкам. Альфред прошептал, что идет на назначенное ему место и восстание начнется через полчаса. Он толкнул тележку и продолжил движение в сторону группы узников, занимавшихся сбором картофеля.

Спустя несколько минут я подошел к форарбайтеру Кляйн бауму и спросил его, который час (простым узникам было запрещено носить часы, это было привилегией лишь старших групп, форарбайтеров). Около четырех, ответил он: у меня осталось еще двадцать минут, чтобы добежать до барака украинских охранников и заполучить оружие[480]. Я был весь напряжен, с нетерпением ждал оружия, которое должны были передать мне молодые люди из команды уборщиков картофеля. Неожиданно у забора появился на велосипеде эсэсовец Сухомель, судетский немец, ответственный за приемку и обработку ограбленного золота и денег. Он проверил украинский пост снаружи забора, проехал вдоль забора и строений, где жили украинские вахманы, и направился в сторону лагеря смерти. Понемногу мы пришли в себя от страха из-за этого непредвиденного визита.

Тут же появились люди из «картофельной команды», принеся с собой две винтовки, хорошо замаскированные между рабочими инструментами и метлами. Двое мужчин схватили винтовку, каждый хотел взять ее себе. Вдруг мы услышали взрыв со стороны казармы, где располагались немцы, и украинец, стоявший у ворот, ведущих в зеленый сад, открыл огонь по нам. Один из людей выстрелил в него, и тот упал мертвым у забора. Я схватил вторую винтовку и побежал к зверинцу, которым ведали немцы. Я заметил в окнах казарм торчащие стволы украинцев, они вели огонь по южной стороне леса. За одним из деревьев стоял Пастор и вел огонь по украинцам.

Группа заключенных побежала к открытым воротам в зеленый сад[481]. Среди них много Hofjuden. Спустя некоторое время к нам присоединились люди из «картофельной команды». Стрельба усилилась; позади нас к воротам устремилось множество узников. Со стороны гаража мы услышали взрывы, а из-за деревьев увидели растущие в размерах языки пламени. Огонь распространялся от емкостей с бензином, которые находились между платформой и немецкими казармами. Эти емкости подожгли, согласно плану восстания, два еврея-механика[482]. Возле гаража поднимался столб огня, и в нем, словно в дьявольском танце, горели немецкие казармы. Сухие ветки деревьев и забор выглядели как гигантский змей, тянущий за собой огненные хвосты. Треблинка превратилась в один гигантский костер.

Возле группы сборщиков картошки я увидел перевернутую детскую коляску. Я узнал ее, это была тележка Альфреда. Я стал искать его взглядом и нашел. Он лежал возле забора, словно изготовился к стрельбе, но когда я подбежал к нему, увидел, что голова его опущена и слева лужица крови.

В этот момент меня схватил Пастор, и мы продолжили путь к воротам, бежали от дерева к дереву и отстреливались. Так мы добежали до срубленных и обработанных нами ранее деревьев. В этот момент пуля попала в ногу Пастору, и он упал возле дерева. Я подскочил к нему, и наши взгляды встретились. В его глазах не было страха, только вопрошающая просьба и желание. Бледные губы его дрожали, он умоляюще попросил:

– Кацап, добей меня, во имя Бога, в которого ты не веришь…

Я показал рукой в сторону лагеря смерти:

– Гляди, там – жена твоя и дети твои…

Взгляд священника-евангелиста был обращен на ограждение, отделяющее нас от лагеря. Я приставил винтовку к его голове и выстрелил. Вместе с остальными побежал к воротам зеленого сада. Когда мы добежали до забора, предстала жуткая картина – множество трупов среди противотанковых заграждений, они стояли, словно памятники. Многие лежали на колючей проволоке. Со сторожевых вышек велся непрекращавшийся пулеметный огонь[483].

Я перескочил через трупы товарищей, которые стояли или лежали между заграждениями. Внезапно почувствовал боль от сильного удара по ноге и немедленно почувствовал, что мой ботинок полон крови. Пуля попала в ногу, к счастью, не задев кость. Так я, хромая, добежал до железной дороги. Во время бега по лесу мы столкнулись с молодой девушкой, очевидно, жительницей соседней деревни. Она смотрела на нас как на монстров из другого мира. Я закричал как сумасшедший: «Ад – сожжен! Ад – сожжен!». Мы пересекли железнодорожное полотно и дорогу[484] и попали в болото. Земля была влажной. Навес из деревьев делал нас невидимыми для преследователей. Мы бежали группами в несколько десятков человек. На нашем пути оказалась деревня, и мы решили разделиться на несколько групп, одна устремилась вправо, другая влево. И только я, не отдавая себе отчета, пробежал через деревню и направился в густой лес. Я был один, без шапки на бритой голове, вся моя одежда – рубашка да штаны, один из башмаков полон крови. Болела раненная нога. Страшно хотелось пить.