23. Отхожее место

В лагере существовала проблема, вызванная отсутствием туалетов. После длительных усилий инженера Галевского эсэсов цы дали разрешение лагерной Baukommando (строительной команде) на строительство двух отхожих мест. До этого один находился на сортировочной площадке, а второй – между двумя помещениями в бараке, и вонь от испражнений в нем стала постоянной.

Чтобы как-то решить эту проблему и сократить время посещения туалета, была построена еще одна уборная на плаце для построений. Она состояла из корпусных деревянных балок, на которых лежали две с половиной доски. Мы испражнялись, стоя на двух таких балках. Два прежних туалета были огорожены столбами и колючей проволокой. Задняя часть уборной и крыша также были обнесены колючей проволокой. Вокруг выстроенной уборной мы, Tarnungskommando, вплели зеленые ветки сосны, и она выглядела как охотничий домик. Позже, когда зелень опала, остались одни коричневые ветки – и ограда стала неотличимой от прочих сооружений лагеря. Туалетом около «лазарета» мы пользовались во время работы.

Немцы обратили внимание на то, что заключенные слишком часто посещают уборную и проводят в ней слишком много времени. Лялька приказал форарбайтерам найти на складе два комплекта черной одежды раввинов и две черные шапки с помпонами. В эти одежды нарядили двух узников и вручили им в руки кнуты, в их задачу входило следить, чтобы в туалете не находилось более пяти узников, а отправление естественных надобностей не занимало более одной минуты. На шеях у этих узников висели будильники. Их называли «Scheisskommando»[456]. Эти двое заключенных в гротескных одеждах находились в уборной и, как я уже говорил, должны были максимально ограничивать наше пребывание в ней, однако они не выполняли свою «работу», напротив, туалет стал местом встреч, и у нас появилась возможность встречаться с людьми различных профессий, обмениваться новостями, каждый успевал рассказать, что происходит вокруг него, а человек из Scheisskommando охранял нас снаружи. Когда приближался кто-то из охранников, они начинали шуметь – и так давали нам понять, что пора торопиться и выскочить из уборной.

24. Лангер

Мы работали на сортировочной площадке[457] в обычном быстром темпе, как и каждый день, форарбайтеры и капо кричали и щелкали кнутами над головами узников, окруженных открытыми чемоданами. Они вытаскивали из груд определенные предметы одежды и опорожняли карманы. Один из узников на секунду прекратил работу и начал разговор с двумя другими товарищами. Форарбайтер не заметил этого и, как обычно, кричал во весь голос: «Arbeiten schnell!». В ту минуту из левого барак вышел эсэсовец Мите, которого узники называли «Ангелом Смерти». Этот барак был для хранения новых хороших вещей, которые вносились в него сразу же после сортировки, дабы избежать порчи на открытом воздухе. Мите обратил внимание на трех беседовавших узников и бегом направился к ним. Увидев его, форарбайтер подбежал к ним и начал хлестать кнутом, двое из них успели убежать, перепрыгнув через чемоданы и тряпье и скрывшись за горами одежды. Третий узник замешкался и остался на месте. Он тут же вернулся к работе на своем месте рядом с другими заключенными. Это был Лангер, мой друг со школьных дней в Ченстохове. Мите подскочил к нему и велел вывернуть карманы, и когда он это сделал, из него выпали несколько золотых монет и рассыпались на песке. Мите стал избивать его смертным боем с требованием назвать имена двух узников, которые успели скрыться. Ни один мускул не дрогнул на его лице, не дрогнуло тело, он не произнес ни одного звука. Эсэсовец приказал ему раздеться и стал хлестать кнутом, лицо Лангера посинело, изо рта хлынула кровь. Мите бил его со звериной жестокостью и требовал назвать имена товарищей. Лангер геройски молчал. И тогда, видя, что избиение не помогает, Мите приказал форарбайтерам собрать всех узников у крыла того барака, где хранились добротные вещи, а с задней стороны которого была псевдожелезнодорожная станция, заполненная щитами с надписями «Комната ожидания», «Первый класс», «Второй класс», «Третий класс», «Касса» и т. д. Мите приказал заключенным прикрепить деревянную доску, что выделялась на краю барака, и повесить на ней Лангера на брючных ремнях за ноги вниз головой. Мите угрожал пистолетом и требовал назвать имена собеседников. И тогда Лангер закричал: «Парни, отомстите, восстаньте и убейте их. Нужно сжечь этот ад. Они убийцы!». Мите понял, что Лангер подстрекает нас, и, желая, чтоб из него не вышло ни слова, ни полслова, убил его выстрелом в голову.

Ночь и несколько часов относительной тишины, которые власти выделили нам для отдыха, были находкой. Сон отделял нас от жестокой реальности суровой лагерной жизни, притуплял наши страдания, а иногда уносил в мир зачарованного воображения. Однако чаще нас преследовали кошмары, в которых воспроизводились ужасные сцены, свидетелями которых мы были днем. Крик ужаса или стон иногда нарушали ночную тишину. Иногда чей-то кашель или храп будили заключенного. Последний будил своего шумного соседа ударом кулака и грубым проклятием, а потом возвращался ко сну, а точнее, проваливался в глубокий сон.

Тяжелые условия существования, перенапряжение и постоянный страх приводили к тому, что время от времени в лагере кто-то сходил с ума. Было очень печально и больно видеть сумасшедшего, смеющихся немцев и их издевательства над ним, кончавшиеся убийством несчастного в «лазарете». Мне вспоминается одна ночь, когда все узники спали и маленькая группа молилась в талитах при свечах. Неожиданно ночь была буквально взорвана смехом, и каждый, кто слышал его, испытал дрожь в спине. В этом смехе было нечто от угрожающего крика совы, печального плача шакала и сумасшедшего воя приговоренного к смертной казни. Иногда этот смех внезапно прекращался, и до наших ушей долетало лишь одно слово: «Меньтш», а затем – снова раскаты сумасшедшего смеха. У меня возникало похожее чувство, что еще немного, и я разражусь похожим смехом: он взорвет мне череп, и мой мозг выплеснется вместе с разорванными и больными нервами. Я накрывал голову одеялом, затыкал пальцами уши, чтобы не слышать этот сумасшедший смех. Назавтра врачи усыпили несчастного уколом, и «красные» отнесли его на носилках в «лазарет», там он был умерщвлен выстрелом. К счастью, несчастный узник не понял, что с ним произошло[458].

Когда мы получили личные номера, немцы приказали нам прикрепить их на левой стороне груди. Затем Мите приказал: каждый заключенный, сортировавший вещи убитых в газовых камерах, вложит записку в каждый пакет с вещами, который он сортировал, чтобы немцы знали, кто был сортировщиком. Узники были обязаны не только очищать карманы одежды от ценных предметов, драгоценностей и денег, но и нарукавных белых лент и желтых Звезд Давида[459]. Хорошая одежда отправлялась в неизвестном направлении, и оставление этих знаков влекло за собой смертный приговор. Тем не менее, несмотря на грозящую опасность, узники старались оставить знак происхождения вещей. Мы не знали, куда и к кому попадут эти вещи, и могли радоваться, надеясь, что так намекаем на происходящее здесь[460].

Мите показался на сортировочной площадке, форарбайтеры, как обычно, засуетились и забегали с криками «Schnell arbeiten!». Эсэсовец подошел к большой партии пакетов, приказал заключенному-складчику открыть один из них и медленно начал копаться в нем. Спустя минуту он вытащил из одного пальто желтую повязку и бумажку с номером узника, занимавшегося этим пакетом. Он приказал заключенным немедленно прекратить работу и встать смирно. У их ног валялись вскрытые чемоданы и разбросанное тряпье. Он приблизился к заключенным и, зачитывая их личные номера, остановился возле одного из них, позвал форарбайтера и показал ему желтую повязку, которую извлек из пакета, и номер узника, занимавшегося сортировкой.

Мите приказал работавшим здесь встать позади вскрытых чемоданов и потребовал от капо Раковского собрать всех на сортировочной площадке. Все узники построились позади Мите. Он приказал нарушителю раздеться и встать перед всеми. Мы видели, как он дрожит от страха, и нас объяло холодное отчаяние. Мите позвал украинца, стоявшего на песчаной горке, отделявшей сортировочную площадку от лагеря смерти, тот подбежал к эсэсовцу и встал с ним рядом.

Мите приказал украинцу выстрелить в узника. Украинец выстрелил и попал в живот, тот пошатнулся и упал, весь истекая кровью, тело содрогалось в предсмертных судорогах. Мите подошел к умирающему, вытащил пистолет из кобуры и прикончил его выстрелом в голову. После этого он предупредил о необходимости тщательно выполнять распоряжения и выразил надежду, что подобные случаи больше не повторятся. Двое заключенных взяли тело убитого и доставили его в «лазарет». Мите зашагал прочь, приказав нам спеть что-нибудь с удовольствием[461].

25. Капо Раковски

Каждый день после построения мы слушали концерты под руководством Артура Голда, а до этого проверяли число рядов и узников, и дежурный эсэсовец зачитывал список узников, которые должны были получить телесные наказания, и сколько ударов кнутом предназначалось каждому.

После исполнения приговора следовала художественная часть. Артур Голд и его оркестр играли нам разные известные мелодии, а под конец мы в сопровождении оркестра пели: «Житель гор, не жаль ли тебе…».

После всего этого мы все маршировали, пятерками в ряд, вокруг барака, и это не было мучением, а тренировкой тела, инициатором этого был капо Раковский, молодой и интеллигентный человек, владелец недвижимости[462]. Он был избран главным капо лагеря в момент лагерной эпидемии тифа, когда предыдущий, Галевский, свалился в постель. Его выбор во многом определялся впечатляющими выступлениями. Он был высокого роста и физически сильный. Он бил так, что немцы думали, что его ударов узникам не выдержать, на самом деле Раковский был человечным, понимал нас, но маскировал это. Ясное дело, что в некоторых случаях он не мог помочь нам и в присутствии немцев вел себя жестоко по отношению к подчиненным заключенным.

Его мечтой было большое восстание, захват и разрушение лагеря, уничтожение команды немцев и украинцев, освобождение всех заключенных и бегство в лес, чтобы найти партизан. Вот и была причина для маршей вокруг барака, он хотел приучить нас к долгим изнурительным маршам, заставлял делать различные упражнения с целью подготовить нас и наши тела к тяжелой партизанской жизни.