Неожиданно послышался продолжительный свисток паровоза и возвестил о прибытии в лагерь новой партии депортированных на смерть, эсэсовцы ворвались на площадку и кнутами погнали заключенных на платформу к эшелону, затем сюда пришли украинцы с винтовками. Украинцы выстроились в два ряда по дороге, ведущей от платформы к «лазарету». Подгоняемые эсэсовцами, мы заполнили платформу, на которую с лязгом и громом подали вагоны. Прибыли «красные» с телегой, в которую были впряжены вместо лошадей, на телеге лежали покрывала, которые раздали по одному на каждую пару заключенных. Мы прибыли на платформу еще до того, как состав остановился. «Голубые» были там, как всегда. Поезд остановился. Обычно голоса слышались еще издалека. Маленькие окошечки вагонов, в которых перевозили скот, были прикрыты колючей проволокой. Впервые стояла мертвая тишина и не было слышно человеческих голосов из вагонов, из окошечек не виднелись лица людей. Все молчали, в том числе и эсэсовцы. Форарбайтеры первыми стали давать нам указания грузить сюда уже рассортированное нами. Они полагали, как и мы, что поезд пуст и прибыл для принятия вещей, оставшихся от убитых евреев.
Мите приказал открыть вагоны. Из открывшегося вагона выпала детская рука, и мы внезапно обнаружили, что все вагоны были загружены… мертвецами. Плотная масса обнаженных человеческих трупов взрослых и детей с отчетливыми следами смертельных побоев и пулевых отверстий.
Украинцы, бывшие позади нас, били нас кнутами и винтовками и кричали: «Schnell! Schnell!». Только сейчас мне стало ясно, для чего нам раздали одеяла. Под крики и удары нас заставили выгружать трупы из вагонов и относить их в лазарет. Мы начали вытаскивать отдельные тела из общей кучи спрессованных обнаженных трупов, укладывать на покрывала и тащить в «лазарет». Украинцы избивали нас до полусмерти. Мы не могли защищать лица от ударов, поскольку руки держали покрывала с мертвыми телами.
Добравшись до «лазарета», мы бросали трупы как можно дальше и бегом возвращались за новыми; и снова нас били прикладами и кнутами по незащищенным лицам, а эсэсовец Зепп орал так, что его лицо раскраснелось, как у пьяницы, у него был в руках кнут, сделанный специально для него «Hofjuden»[414]; он сильно бил нас, когда видел, что мы вместо штабелирования бросаем их по краям рва, и таким образом во рву получились полупустые участки. По приказу украинцев и эсэсовцев мы укладывали трупы штабелями, и в их ногах зажигался огонь. Мы не раз ходили по телам, между которыми горел костер.
Я посмотрел на небо, к которому не имел отношения и которому не было никакого доверия. Я видел прекрасное осеннее утро, полное солнечного тепла, и под ногами гора трупов, которая постоянно росла. Рядом со мной пробежали Пастор, Альфред и еще один знакомый, нагруженные трупами.
Среди нас были такие, что старались извлекать из слоев мертвых тел только детские трупы, чтобы их вес был меньше, и избегать таким образом дополнительных ударов. Насмешка Судьбы, подумал в сердцах, до чего мы дошли здесь – ищем детские трупы, чтобы облегчить себе, узникам Треблинки, жизнь.
Мы опустошили двадцать вагонов, но на путь прибыло еще двадцать дополнительных, тоже заполненных трупами. И снова над нами встали украинцы и эсэсовцы, и ад повторился по новой. Нам наносили жестокие побои, украинские вахманы повыбили зубы многим, норовя ударить прямо в лицо. Я чувствовал на губах соленый вкус, бежавший рядом со мной Альфред кричал: «Кацап, Кацап, у тебя лицо в крови!». Вновь мы вытаскивали трупы, только трупы. В течение считаных часов мы перенесли из вагонов в «лазарет» от 6 тыс. до 7 тыс. трупов.
Нам стало известно, что депортированные прибыли из Шедлица (на идиш) – Седльце, городка в 60 километрах от Треблинки. Проживавшие там евреи, очевидно, знали, куда их везут, и оказывали сопротивление. Эсэсовцы стреляли в них и грабили. Личные вещи убитых они продали спекулянтам и на эти деньги купили выпивку, а вместо одежды и личных вещей, вытащенных из чемоданов с ценностями, они загрузили два вагона изношенного тряпья, им было важно, чтобы общий вес соответствовал исходному. Эсэсовцы лагеря были злы, что упустили разграбленное, – как может быть, чтобы у них украли другие эсэсовцы? Они орали, что это воровство, грабеж и кто позволил эсэсовцам грабить по дороге трупы, которые предназначались для ограбления в Треблинке, но не в Седльце?
Мите был в неописуемой ярости, раздавал удары направо и налево и сказал главному капо Галевскому, что, мол, «это несправедливо, это была грязная работа». Нельзя, мол, было их убивать в пути, надо было доставить сюда живыми. Мы здесь для того, чтобы их уничтожить. Им запрещено было воровать, эсэсовцы же в Треблинке не воруют, они берут все по закону.
Закон и справедливость в этом мире очень странны. Огонь костра над «лазаретом» освещал всю округу – на нем сгорели тысячи евреев из Седльце.
9. Арест моих сестер в Ченстохове
Мы с Альфредом стояли на сиденьях маленьких складных стульев, привезенных сюда немецкими евреями, верившими, что их перемещают в Польшу
Мы ели хлеб и куски мяса, остерегались, как бы нас не увидели. Угостили и Меринга, который ел малыми порциями и прикрывал рот рукой. В последнее время он выглядел плохо, и согнутая спина лишь старила его. Его самочувствие вызывало у меня тревогу. Слева от меня сидел Пастор, а мы с Альфредом – на наших спальных местах, которые еще не были подготовлены ко сну. Все участники этого королевского пиршества ели медленно-медленно, получая удовольствие от кусков свиного мяса и свежего крестьянского хлеба. В бараке было очень холодно, капли воды падали на нас с досок потолка, которые одновременно служили и крышей барака.
Гершонович, сидевший между профессором Мерингом и Альфредом, спросил меня, был ли я в Ченстохове после депортации. Я рассказал ему, что прибыл туда в октябре вместе с мамой и сестрами. В Ченстохове проживала подруга мамы, с которой мама прибыла туда до начала Первой мировой войны. Подругу эту звали Елизавета Штольц, она была полька-протестантка, ненавидевшая как русских, так и немцев, и всех, кому не симпатизировала, называла «большевиками». Высокая, впечатляющая женщина, брюнетка с голубыми глазами, полная жизни. Из разговоров родителей я знал, что у нее было двое мужей, и папа при этом с улыбкой добавлял: «Но – евреев». Ее муж, которого я знал, сам был евреем из очень богатой семьи, от богатства которой осталось лишь то, что в Ченстохове каждый называл «Дворец Гроссманов», долги по которому были больше его стоимости, и тем не менее, все в Ченстохове называли его «Дворец Гроссмана». Несмотря на то, что Гроссман принял католичество, его нога не переступала порога костела, как, впрочем, и ранее не переступала порог синагоги.
Квартира была в доме рядом с монастырем Ясна Гура, одним из наиболее святых мест в католической Польше. Нужно было подняться по каменным ступенькам и пройти по темному заплесневелому коридору, пропахшему запахом вареной капусты. Мы выяснили, что хозяйка квартиры, фанатично верующая старая женщина, сдает комнаты в квартире паломникам, которые ездят поклониться Святой Богоматери. В период войны число паломников было не таким большим, как и до войны, поэтому мы получили возможность заранее заплатить за месяц вперед маленькую сумму за маленькую комнату с тремя кроватями и обилием картин с изображением святых. Центральным местом в квартире была кухня. На нее вели выходы из дверей всех трех комнат, две из которых уже были сданы.
После того, как хозяйка дома закрыла дверь, мы все сели на кровать и только тогда поняли, в каком напряжении все время находились. Глаза мамы были закрыты, она не могла проронить ни слова, но на ее лице было написано, что наше положение трагическое. Старшая сестра Ита стала Хелой согласно новому поддельному свидетельству о рождении, младшая пятилетняя Тамара – Зосей, я из Семека стал Эугениушем. Все наши поддельные свидетельства о рождении были из Опатова, и за это мы должны были быть благодарны поляку, дорожному инженеру[416] из Опатова, который нам помог с ними, а заодно и нашему отцу, который получил от него документы на имя Кароля Балтазара Пенкославского. У мамы было оригинальное русское свидетельство о рождении на ее имя, полученное еще до Первой мировой войны, ее девичья фамилия Манефа Попова, православного вероисповедания. Когда разразилась война, отец прикрепил его к куску ткани, чтобы не только сохранить целостность, но и скрыть адреса и подписи, удостоверяющие, что Манефа Попова приняла гиюр в городе Бельско[417] в 1919 году. Наше молчание прервала старшая сестра Ита, она стала распаковывать вещи, которые были в наших чемоданах.
Мы с любопытством заглянули на кухню, желая узнать, что там есть. В этот момент открылась дверь, и в проеме показалась молодая девушка в легком платье, у нее было круглое смешное лицо и проницательный взгляд, словно она хотела понять, кто мы такие и каковы наши планы. Это длилось буквально мгновенье, и она легкой походкой подошла к сестрам и с улыбкой сказала: «Здесь будет еще более приятно после того, как сюда прибудут славные паломники, потому что после молитвы в монастыре Ясна Гура у меня не было возможности перемолвиться словом, кроме как…» – и она кивнула головой в сторону хозяйки квартиры, одетой в очень грязный халат, возившейся возле печки на кухне. Она пожала мне руку и тихим голосом сказала, что зовут ее Ирена Горска. Я пожал ее маленькую руку и впервые представился своим новым именем – Эугениуш Попов.
После обеда Ита и Тамара пошли с Иреной в городской сад, а мы с мамой остались в комнате, чтобы подумать, что делать дальше, как жить и зарабатывать: деньги, которые были в нашем распоряжении, уходили быстро. Решили, что мы с мамой поедем в Опатов и заберем из нашей квартиры различные наиболее ценные и востребованные вещи, взамен которых мы сможем приобрести в обмен все наиболее необходимое.
Назавтра мы отправились в Опатов и без проблем приехали и уехали оттуда в Ченстохову. Зашли в продуктовую лавку, купили немного еды и даже шоколад для маленькой Тамары и, нагруженные покупками, направились в Ясну Гуру, на наше новое место жительства. Вошли в коридор и с нетерпением постучали в дверь. Хозяйка открыла дверь и встала в проходе, сказала, что девочек нет дома. Мама спросила, может быть, они вышли погулять, на что последовал ответ, что они арестованы полицией, потому что «жидовки», арестована также жиличка из второй комнаты. С этими словами она заперла дверь изнутри.