2. Сортировочный двор

После завтрака, состоявшего из жижи в виде «эрзац-кофе», мы вновь разбились на пятерки согласно блокам. Издалека до нас донеслись звуки строевой песни на русском языке, которые усиливались по мере приближения. Из-за забора с колючей проволокой, из леса показалась группа примерно в 50 украинцев, идущих строем, с винтовками в руках. Главный капо и старосты блоков дали нам указание – на железнодорожную платформу. Мы шли туда, окруженные украинцами и эс эсовцами, которые плетьми «дополняли» работу охранников. Прибыв на платформу, мы выстроились по длине забора. Каждый из ответственных по блокам доложил эсэсовцу о количестве людей. Это был тот самый, который днем ранее спросил меня, являюсь ли я строителем. Как мне стало известно, это был Кива[391]. После этого мы промаршировали на большую площадку, располагавшуюся позади барака, в котором мы проживали, и которая была заполнена горами обуви, разбросанной одеждой, чемоданами и заплечными мешками (рюкзаками). Все эти цветные, пестрые вещи представляли собой горы высотой примерно в 10 метров. Вокруг валялись тысячи чемоданов со сломанными замками, имена хозяев были написаны на чемоданах масляной краской.

Меня передали форарбайтеру, еврею-«чеху», прибывшему сюда из Терезиенштадта[392]. Он проинструктировал меня по части работы одним словом: «Сортируй!», то есть вытащи из горы вещей, что позади тебя, очки, ложки, бритвенные приборы, часы, портсигары личного пользования и разложи их в различные чемоданы по сортам. Мы сортировали также личную одежду, обувь и постельные принадлежности мы клали на землю поверх цветного постельного белья. Нужно было тщательно и сразу вытащить все из карманов, удалить с одежды все знаки ее производителей или хозяев, проверить каждую тряпку, не запрятано ли там золото, золотая монета, не зашиты ли там денежные купюры.

Форарбайтер продолжил:

– Нельзя, чтоб отсюда ушло чье-то имя, все должно быть анонимно, чтоб нельзя было установить происхождение этих засранных тряпок. Ты хорошо понял? А сейчас – быстро работать, до того, как я ударю тебя, – в последнем пункте он сразу же показал себя человеком дела, хотя бы для того, чтобы произвести правильное впечатление.

Словно разносчики на персидском рынке, восхвалявшие свои товары, капо и форарбайтеры кричали: «Арбайтен, арбайтен! Шнеллер!» – «Работать, работать! Быстрее!». Большая площадь была наполнена криками. Мы работали в сумасшедшем темпе. Каждый предмет, который попадал ко мне в руки, должен быть рассортирован не только по типу одежды, но и по качеству. Некачественное тряпье мы кидали на особые простыни, связывали в узлы и несли в открытые склады в глубине площадки. Эти белые узлы простирались на сотни метров и создавали своего рода ужасные улицы со стенами из пальто, шуб, пиджаков, платьев и других частей одежды. В убийственном темпе, под сводящие с ума крики форарбайтеров мы сортировали все эти личные вещи. Среди них были различные документы – свидетельства о рождении, дорожные паспорта, деньги, семейные фото, письма близких, свидетельства об окончании школ, университетов, удостоверения специалистов, дипломы врачей.

Так я сортировал очки, ножи, ложки, кастрюли, ножницы, все предметы были положены нами в чемоданы. Мы, замерзшие, работали в бешеном темпе. Внезапно, словно по команде, форарбайтеры стали кричать: «Койрим койрим!»[393] – и все стали двигаться еще быстрее, так что вещи убитых людей стали подлетать в воздух – мы как бы показывали, что здесь работают быстро, что работа горит. И вот со стороны платформы сюда зашел высокий, щеголевато одетый в хорошо скроенную форму, атлетически сложенный эсэсовец. На нем были высокие блестящие сапоги, а на головном уборе из мягкого материала красовался блестящий череп – символ СС. Полное лицо, чувственные губы в ухмылке, издевательский смех, надменно поднятая голова повелителя – Цезаря. Он оглядел площадку, приближаясь к узникам, словно всемогущий повелитель. К нему подбежали капо, оберкапо (старшие капо) и форарбайтеры, встали смирно и скинули шапки с голов. Он смотрел на них с усмешкой, переминаясь с ноги на ногу в блестящих высоких сапогах, как цирковая лошадь или танцор из плохого балета.

Глядя на форарбайтера, он указал рукой в кожаной перчатке на одного из работавших заключенных. Заключенный начал делать разные и странные акробатические движения, чтобы быстрее сортировать пальто убитых и выкладывать их в ровный ряд. Однако эсэсовцу эти усилия не понравились, и он легким жестом приказал заключенному приблизиться к нему, этот заключенный в очках подошел и поклонился, а эсэсовец со всей тяжестью своего веса начал наносить ему удары, повалил на землю и продолжил избиение. Около него стоял красивый пес, сенбернар, собаки этой породы известны как символ гуманитарности тем, что спасают людей в Альпах. Пес с бутылкой рома на шее, предназначенный для розыска и спасения замерзавших в снегах, знаком мне еще по рисункам в книгах сказок для детей. Этот пес-аристократ, строго прирученный хозяином, превратился в жестокое чудовище, как и его хозяин. Пес набрасывался на заключенных и разрывал их на части, особенно норовил вцепиться в половые органы. И на этот раз пес и хозяин вместе развлекались над прыгавшим заключенным – хозяин бил его, а пес кусал и рвал в куски его тело. Оба существа – кровожадные дьяволы. Неожиданно эсэсовец прекратил избивать узника, сложил руки на груди подобно знаменитому жесту Наполеона, повернулся к нему задом и направился к группе узников шагами танца сутенера или бесчеловечного чудовища. Узники лагеря пояснили, что назвали его «Лялька» («Лялька» в переводе с польского – «кукла», настоящее имя – Курт Франц) и в ближайшее время он получит звание лейтенанта[394], а пока он оберфюрер[395]. Говорят, что он один из самых жестоких садистов, хотя по жестокости они были похожи друг на друга и трудно было определить рейтинг – кто из них был более жесток[396].

Сквозь крики форарбайтеров мы услышали свисток; вошел эсэсовец, а спустя считаные минуты – свисток паровоза, возвестивший о приближении очередного эшелона с обреченными. Было 7 часов утра.

Поезд мы не видели, поскольку нас разделяли длинный барак и забор. Люди, сошедшие с поезда, сразу же подверглись издевательствам эсэсовцев. Мы слышали их крики и плач, как они звали друг друга. Неожиданно на площадке появились обнаженные люди, точно так же, как из эшелона, которым прибыл сюда и я, и они проделали все ту же работу, что и прибывшие со мной: очистили площадку от одежды и узлов, эсэсовцы подгоняли их ударами плетей и криками «Schnell, schnell!», а потом пригнали их к нам на сортировку. Они бежали, бедные люди, замученные перед смертью. Их задачей было стереть все следы произошедшего, с тем чтобы ловушка работала точно: прибывающие с новым эшелоном не догадывались о судьбе предыдущего, которая их ожидает, потому и площадка должна оставаться в порядке.

Издалека послышался шум мотора. «Сейчас людей отравляют газом, вырабатываемым дизелем», – пояснили мне с ужасающей простотой.

Груды одежды лежали по всей длине сортировочной площадки – параллельно бараку. На расстоянии примерно 150 метров в конце площадки за забором, прикрытым сосновыми ветками, был вход, над которым развевался флаг Красного Креста.

Форарбайтер велел мне собрать бумаги, документы и фотографии, которые остались после сортировки одежды. По его указанию я направился с узлом в руке – простыней с собранным – к проему в обнесенном зеленью заборе. Я вошел вовнутрь и прошел по узкой дорожке между двумя высокими заборами, покрытыми ветками. Я попал в хорошо замаскированную маленькую комнату, где все стены были покрыты, а на скамьях, стоявших вдоль стен, лежали красные бархатные коврики. На скамейках сидели старики и инвалиды, а посередине стоял капо в белом халате с красным крестом на рукаве. Капо вежливо обратился к старикам раздеться для медицинского осмотра. Вежливый голос внушал надежду и уверенность сидящим, и они делились друг с другом своими чувствами, пока раздевались с помощью заключенного по кличке «Кот». Потом они сидели тощие, дрожавшие от холода.

Когда капо заметил, что я наблюдаю, он немедленно приказал мне выйти через дверь справа. Впереди были стена и забор, преграждавшие мне путь, и, чтобы обойти их, я повернул налево и оказался на песчаной поверхности. Передо мной на крошечном стуле сидел скучающий часовой-украинец с винтовкой в руках, а у его ног, под поверхностью, в глубоком рву скопились трупы, которые пожирал готовый поглотить их огонь. Я остановился неподвижно, парализованный ужасом и страхом. Полусгоревшие коричневые трупы скрипели и потрескивали, языки огня то уменьшались до крошечных струй дыма, то снова превращались в пламя, охватывающее дрова и трупы, как в дьявольском танце. Здесь и там еще можно было различить по груди старых людей, женщин, маленьких детей. В воздухе стоял запах пожара, который проникал в нос и вызывал слезы.

Я бросил бумаги, которые принес, как можно дальше от себя, и повернулся, чтобы поскорее сбежать из этого ада. В ту же минуту сюда, на поверхность высотой трех-четырех метров прямо напротив меня, привели несчастных. Они шли нерешительными шагами и неожиданно увидели то, что увидел я. Ров. Несчастные пытались скрыться, но украинцы выстрелили им в головы и столкнули с площадки прямо в ров. Тех, кто был измучен и не мог передвигаться, положили на край ямы, выстрелили в головы, и их окровавленные тела покатились вниз по склону в ров, прямо на уже горящие трупы.