Меж Севастополем и Инкерманом холмы были покрыты тенистыми рощами, и мощные стволы дубов были «вышины и толщины необыкновенной».

На открытых солнечных лугах, омываемых горной водою, где-нибудь близ Альмы или Коккоз во множестве росли плакучие ивы, именуемые черноталом, с ветвями, ниспадающими пышным и светлым каскадом. Травы там были высокие и сочные.

Склоны холмов восточного берега тогда еще покрыты были кевовыми рощами и можжевельником, а ближе к морю, как и теперь, – одиноким тамариском и широко раскинутой зеленой паутиной каперсов с их цветами, дурманящими ладаном.

Татары рубили и жгли лес как попало, без всякого порядка. На Яйле они вырубали леса вокруг кошар, но не потому, что не хватало пастбищ, а потому, что этот лес был под рукой. Потёмкин видел, как огромные дубы лежали, поверженные, у самых дорог.

Только в глубоких горных падях, где-нибудь на северных спусках Яйлы, лес оставался нетронутым. Вокруг неохватных дубов, буков и тисов во множестве росли дикие яблони, орехи, груши, сливы, черешки и вишни с терпкими, душистыми плодами. Под ними теснились кусты держи-дерева с плоскими легкими бубенчиками, терн выставлял острые шипы меж светло-синих ягод, торчала колким остролистьем вечнозеленая иглица. Лес был увит диким виноградом и кружевным плетеньем без конца цветущего ломоноса. Трава вокруг была жесткая и сложноузорная.

Леса спускались в долины, соединяясь с садами, заполняя их хмелем, плющом, кустами ежевики, дикими травами и лесной порослью. Прекрасносортные груши, абрикосы, сливы и яблони дичали, покрываясь у ствола высокой травой. Виноградные лозы оплетали эти деревья или стлались по земле. Только у немногих хозяев, и то близ строений и у проезжих дорог, лозы были подняты на шесты и перекладины, образуя галереи, столь отрадные в зной.

Ученый Габлиц замечал, что к садам крымским приложено «везде столь мало следов труда и старания, что кажется, будто всё оставлено на попечение одной натуры». Он обращал внимание Потёмкина на то, что «редкий хозяин сада прививает какое-нибудь дерево или старается очищать оное надлежащим порядком; невзирая на это, большая часть плодов отменно хорошего качества». Каковы же могли быть эти плоды у прилежного хозяина!

Автор «Досугов крымского судьи» Павел Сумароков писал: «Невозможно без сожаления видеть, с каким пренебрежением крымец обходится с дарами всех родов, от щедрой природы ему подносимых. Он не приищет ни лучших лоз винограда, не привьет доброго рода плода, не приложит попечения о скоте своем, составляющем главнейшее его имущество, не удобрит нив и не помыслит о каковом-либо новом изобретении. Всё отправляется, можно сказать, вопреки и всё при том растет, спеет и обогащает».

Нигде не было «столь много благовонных цветов, как здесь, и такого изобилия рыб, как в этих водах». Мед и рыба – вот что можно будет вывозить на север и даже в другие государства. Паллас в «Физическом описании Крыма» утверждал, что «оранжевые, лимонные деревья, особливо называемые бодряками, которые гораздо крепче первых, – могут, при помощи весьма малого закрытия и старания, остаться невредимыми во время зимы».

Для составления «Физического описания Таврической области» Габлицу невозможно было ограничиться одними парадными поездками. Надлежало выяснить на месте, каковы «совершенства» и «несовершенства» соляной добычи на Сиваше и на озерах Старом, Красном и других, более мелких. Потёмкин уже успел снестись с Екатериной и получил таврическую соль в свое полное владение, обменяв ее на подаренный императрицею дворец (который вскоре был возвращен ему, опять же в виде подарка).

Следовало устроить большие соляные магазины у озер и в Перекопе. Заботясь о запасах хлеба для полуострова, а пуще того о доходах с принадлежащих ему сивашей, Потёмкин распорядился отпускать соль за хлеб. Кто привезет в Перекопский магазин ржаной муки, тому платить за четверть двадцать два пуда валовой соли.

Соль заботила светлейшего не на шутку. Лето было особенно жаркое, и соль давала отличную садку. Следовало посмотреть, как наивыгоднейшим образом устроить добычу, которая во время ханов шла без всякого порядка. Ученый Габлиц должен был заняться солью всесторонне и, может быть, не столько для науки, сколько для доходов светлейшего. Задыхаясь от пыли, зноя и йодистого запаха соляных топей, ученый разъезжал вокруг озер в открытой таратайке. Он наблюдал и изучал.

Напрасно Павел Сумароков назвал этот пустынный мир «чудовищем, оберегающим райские красы Тавриды». Напрасно считал он его мертвенным и безобразным. Здесь была своя жизнь, свои краски.

Близ белесых, недвижных сивашей, несмотря на зной и йодистые испарения, веселились стайки птиц: степной ходульник и вертлявая шилоклювка. Паслись бурые двугорбые верблюды, медленно шествуя по лилово-красному полю курая и солянки. У соляных заберегов копошились люди.

Добыча шла первобытная – не было даже шлюзов для спуска воды, топкие берега не были замощены. Люди стояли по пояс в соляном болоте, пожираемые солнцем и солью. Можно было издали наблюдать, как они уходят в топь, всё глубже и глубже, не переставая работать лопатами. Габлиц видел изъязвленные ноги и лица без кровинки, но вряд ли об этом стоило докладывать светлейшему. Пробы подтвердили славу испытанных веками озер: Старого и Красного. Во всех других соль была горька и не так чиста.

Потёмкин увлекся ископаемыми и камнями. Екатерина прислала ему из Петербурга ученого геолога Фалькенберга, который, даже не поднявшись на Чатырдаг, доложил о залегавших там драгоценных породах. Сам светлейший тоже делал изыскания. Он получил из Херсонеса сердоликовый перстень и теперь утверждал, что следует искать камень сердолик поблизости, может быть, на Фиоленте. Он не хотел и слышать о том, что перстень может быть изделием, привезенным древними из Эллады. Карадагские находки убедили всех.

Успел Потёмкин высмотреть и прекрасный строительный камень сюренских скал, и мягкий туф близ Евпатории, и легкий камень Инкерманских высот. Теперь он торопил добычу, забывая о том, что остановка была за каменотесами.

Ученый Мейер доложил Потёмкину, что «в состоящих повсюду горах весьма много находится железной руды, известкового камня, мелу, треполю, вохры, горного мыла, особенно по дороге от Карасубазара к Акмечети, и синего купоросу».

Светлейший спросил важного бея Ширинского, что делают его поселяне с драгоценным навозом, и, узнав, что ничего не делают и гнушаются, велел собирать и по казачьему примеру кизяком топить печи.

Главе таврического земства[37] Мехметше-бею Ширинскому было предписано взять леса под особую опеку и совершенно запретить порубки. По кадылыкам был разослан строжайший приказ о посадках деревьев, как лесных, так и садовых.