Всюду были персидские ковры, полки уставлены сосудами из серебра древней турецкой чеканки, стены увешаны татарским оружием.

На маленьких резных столах, подобно солнечным дискам, сверкали плоские позолоченные подносы.

Несколько похожих друг на друга татарских мальчиков, с оливковой кожей и темной бахромой ресниц, должны были прислуживать светлейшему.

Но все старания правителя Крыма Каховского и князей Ширинских оказались напрасными.

В турецком походе видывал светлейший и ковры, и мальчиков, и серебро, и медь. Всё это ему надоело. Он велел сделать себе постель в северной галерейке и отворить все окна и двери, устроив неслыханный сквозняк. Постель ему воздвигли на сенниках со свежей полынью и мятой. Кадильницы убрали. Было ясно, что роскошный обед в восточном вкусе не может быть подан.

Нет, не островерхий минарет должен венчать холмы Тавриды, а пропилеи, портики и колонны.

Потёмкин усматривал разительное сходство Крымского полуострова с Пелопоннесом. Здесь будет новая Эллада, и строгая классика созданий Старова заменит этот магометанский стиль, представленный в самом жалком виде. Сейчас Иван Егорович был занят в Петербурге постройкой дворца-памятника таврической славы Потёмкина, но вскоре предстояло ему путешествие на юг для проектирования городов, портов и парков таврических. Античный стиль был в духе времени, на него была мода. Однако светлейший, сверх того, обладал тем чутьем прекрасного, которое редко бывает у людей, не причастных к искусству. Недаром он приблизил к себе Старова и всемерно поощрял этого строгого классика. Не без влияния Старова светлейший предпочитал женственный ионический ордер дорическому и коринфскому и ценил свободную стройность не загроможденных деталями построек. Впрочем, блистательный мрамор, только что вышедший из-под резца, был ему куда милее желто-серых поверхностей античной скульптуры, хотя он и приказал Каховскому добыть для петербургского дворца побольше античных амфор, статуй и даже обломков, которыми изобиловала земля Херсонеса.

В то время как производились эти раскопки, а за столом светлейшего рассказывали миф об Ифигении[35], солдаты и матросы, поощряемые начальством, разбирали в Партените и Херсонесе древнюю кладку для постройки казарм. Светлейший не имел пристрастия к археологии и сегодняшний день всегда предпочитал вчерашнему. Но классический стиль был великолепен и придавал величавость его особе и его деяниям.

Крым именовался ныне, как и в эллинские времена, Тавридою. Байдарскую долину светлейший изволил назвать Темпейской[36], высоты Ак-Кая – Тарпейскими. Новый русский порт был назван Севастополем (городом славы). Город, который должен был стать губернским, Симферополем (соединяющим). Кафа вновь стала Феодосией, Гёзлев – Евпаторией, Эски-Крым – Левкополем, Судак – Афенеем.

Но не одно только классическое великолепие делало привлекательными для Потёмкина греческие названия. Не одно только природное сходство с Пелопоннесом заставило его избрать для Тавриды классический стиль как лучшее убранство.

В грандиозных замыслах Потёмкина судьбы русского Черноморья были неразрывны с будущими судьбами Греции. Не только Таврида ныне снимает с себя обличие монгольское, но не предстоит ли это и Стамбулу, в котором должна возродиться Византия? Таковы были мечты Потёмкина.

Если Таврический полуостров сходствовал с Пелопоннесом природою своей, то не должен был он отстать и в изобилии. Английский садовод Гульд утверждал в письме к Потёмкину, что «ни Италия, ни другая какая страна не может сравниться с Крымом приятностью и богатством ‹…› в ней можно найти с избытком всё то, что есть нужно и полезно для человеческой жизни».

Потёмкин желал доподлинно узнать силы края: его произрастания, как садовые, так и дикорастущие, пастбища, ископаемые, рыбу и птицу. Он вызвал к себе ученых геологов и ботаников Мейера и Габлица для составления особого «Физического описания Таврической области» и вместе с Мейером начал объезжать новые владения. Конечно, избирал он места не слишком дикие, удобные для его экипажа. Он побывал в долинах Качи, Альмы, Бельбека и в своей излюбленной Темпейской. Габлиц докладывал светлейшему наименования растений, присовокупляя, что «они суть те же самые, как на противолежащем анатолийском берегу растут, и что многоразличная между ними смесь должна быть доказательством об изяществах климата и земли Таврической».

Действительно, многообразие природы Тавриды удивляло светлейшего.

Здесь было всё, хотя и в миниатюре.

Здесь были неприступные скалы и рядом мягкие холмы, жесткотравые степи и луга с зеленой муравой, непроходимые леса и веселые рощи, морская ширь и узкие горные речки, и даже плоские озерки и болотная топь.

Нельзя сказать, чтобы со времен Потёмкина пейзаж резко изменился.

Но было меньше садов и больше леса.

Древний таинственный Мангуп скрывался в чаще, и по мере восхождения на его холмы деревья становились крупнее.

Огромные южные сосны с лилово-серыми стволами в те времена еще сторожили подступы к пустынной крепости Чуфут-Кале, их смолою был напоен знойный воздух Иосафатовой долины.