Татары сидели на порогах своих домов, раскуривая трубки и размышляя, ехать ли им по слову мурзы, бея или муллы куда-нибудь в Македонию или Добруджу.

Татарские беи принимали перед русской властью низкопоклонное обличие и будоражили народ, которому внушали необходимость стать на защиту Корана или, во всяком случае, удалиться под сень его, в земли правоверных.

Потёмкин знал, что доверять всем этим Ширинам и Аргинам было невозможно. Многие из них имели тайные сношения с Турцией, а те, которые не считали себя призванными готовить возмущение в Крыму, стремились его покинуть. Двенадцать знатных мурз прямо заявили о своем желании переселиться на анатолийские берега. Эти двенадцать мнили себя апостолами ислама, испытавшими гонения в русском Крыму. И хотя не только не было этих гонений, а были всяческие изъявления русской веротерпимости, мурзы желали, чтобы народ следовал их примеру. Потёмкин им не мешал. Напротив того, «уведомляясь, что татары, оставляя свои дома, удаляются из Крыма», предписывал «нимало не делать им в том препятствия, но оставить их в полной свободе ехать куда пожелают»… По правде говоря, от тех, что оставались, не много видел он толку. Они кочевали от селения к селению, ища лучшего, переселялись в брошеные дома, захватывали чужие участки и не спешили браться за лопату. Степняки заводили в горных хозяйствах свои степные обычаи, сеяли просо и мололи его на ручных жерновах, гоняли отару и с величайшим равнодушием смотрели на иссыхающие сады.

Для начинаний в Тавриде нужны были люди.

В 1784 году Екатерина издала манифест о прощении «не помнящих родства» крестьян, бежавших в свое время за границу. Потёмкин применял этот манифест ко всем беглым, являвшимся в его наместничество. Жалобы Екатерине от пострадавших помещиков были бесполезны. Потёмкин стоял на своем и не возвращал бежавших. Дело было не в человеколюбии, а в хозяйственном расчете. Не может быть и речи о том, что Потёмкин проявлял в крестьянском вопросе какое-либо вольнодумство. Хорошо известна помощь, которую оказал он Екатерине своими советами во время Пугачёвского восстания. Именно советы и меры, которые принял Потёмкин для того, чтобы предотвратить подобные восстания (уничтожение Запорожской Сечи и самоуправления донских казаков), содействовали его возвышению. Правда, Потёмкин произвел некоторые реформы в армии в пользу солдат и был сторонником обуздания помещиков в расправах с крестьянами, так как вообще не терпел «кнутобойства», но было бы смешно считать его сторонником ограничений крепостного права. Потёмкин добывал рабочие руки любым способом, так как крепостных на юге было ничтожно мало. Он закрывал глаза на «законное право» помещика и поощрял побеги крепостных, делавшие их вольными поселянами. Поступая таким образом, Потёмкин рисковал многим, но чутье практического деятеля заставляло его вступать в невольную борьбу с установлениями режима, им же утверждаемого.

Не менее свободно действовал Потёмкин в отношении солдат тех полков, которые стояли на юге. Если ему нужен был поселянин, он списывал любого солдата как негодного к службе. Солдат получал земельный надел и превращался в казенного крестьянина. Отпущенные солдаты были потеряны для помещиков. Эти солдаты больше не возвращались в крепостное состояние.

Нужны были опытные садоводы, и Потёмкин решил, что жители Эгейских островов и побережья Средиземного моря лучше всех других освоятся на землях Крыма, особенно на южном побережье. Потёмкин пригласил для садоводства албанцев с греческими военачальниками во главе. Они имели большие заслуги в Чесменском и других боях с Турцией, и теперь им поручалась береговая охрана. Они создали особый греческий батальон, который подчинялся флотскому севастопольскому начальству. Штаб его находился в Балаклаве, а отряды – по всему южному берегу. Арнауты, своей одеж-дой напоминавшие античных воинов, вооруженные ятаганами, кинжалами, пистолетами и длинными турецкими ружьями, были грозой турецких разведчиков и возмутителей и неоднократно оказывали помощь русскому флоту:

Здесь поэт[39] допустил некую вольность. По его словам можно легко себе представить арнаутов бескорыстными воинами, которые лишь охраняли южнобережные поля. Это было не совсем так. Заглядывая во все долины и рощи, они выбирали лучшие земли для своих начальников, пасли стада, вытравляя новые посадки. По всему берегу были рассеяны домики, которые являлись сторожками владений Кочиони, Бардаки и других греческих офицеров. Этих воинов-пастырей обуревала жадность: они набрали себе земель несообразно со своими силами и умением.

Идея такого странного землевладения могла принадлежать только пылкой фантазии светлейшего. Здесь была какая-то связь с грандиозными его византийскими планами.

Кроме того, не видя желающих селиться на побережье, Потёмкин считал такого рода греческую колонизацию полезной для края.

Среди призванных Потёмкиным к устроению Тавриды мы находим замечательных исследователей. Василий Зуев открыл первую страницу изучения полуострова. Продолжателем был академик Паллас. Географ и геолог Габлиц, не только ученый, но и практик, исследовал сивашскую соль и поставил дело соляных разработок.

Ученый садовод Гульд занимался планировкой садов и парков, а также подбором сортов деревьев и кустарников, полезных к распространению в Тавриде.

Инженер Корсаков занимался проектами портовых сооружений. Архитектору Ивану Старову было поручено градостроительство и возведение дворцов, дач, зданий для присутственных мест.

Екатерина излагала таврические планы Потёмкина своему заграничному корреспонденту, медику Циммерману: «Для всех этих предметов лица, знающие это дело, были бы необходимы».

Циммерман был не только ученым корреспондентом императрицы, но и поставщиком ученых людей.

Но королевский медик часто бывал обманут.

Доверяя письмам Циммермана, Екатерина сама в Петербурге заключала с прибывшими договоры и отправляла этих иностранцев в Тавриду. Никто в России не знал этих людей, а светлейшему некогда было выбирать и раздумывать: он торопился благоустроить край.

Древний Сурож и старый Солхат «имели преисполниться всех изобилий» так скоро, как учреждены в них будут ботанические сады, плантации олив, шелковиц и новые виноградники. Для учреждения сего выписан был ученый садовод Бланк.

«Уроженец французский Иосиф Бланк обязался всё сие произвести в пятилетний срок, считая от первого генваря тысяча семьсот восемьдесят четвертого года». По договору он должен был за это время насадить деревья: «масличные, сладкие и горькие померанцев, разного роду цитронные, кедровые, баргамотные и иные какие угодно будет его светлости выписать из других стран». Сверх того, Иосиф Бланк обязался ежегодно садить деревьев: «миндальных тысячу, шелковичных две тысячи, персиковых пятьсот и т. д. – для рассаживания оных через два или три года, куда его светлости заблагорассудится». Затем «всходственность желания его светлости» Иосиф Бланк обещал еще завести фабрику «для делания водки, добротою против французской, также воды ландышевой, разных ликеров, ратафий и проч.». Оранжерею задумал построить этот ученый садовод не простую, а не иначе как о двух этажах.

Но, сделавшись директором садов и виноградников судакских, Иосиф Бланк предался безделию и дегустации вин в такой мере, что в приезд Потёмкина через два года по подписании договора едва был разыскан «в неблаговидном положении». По обозрении садов разъяснилось, что не только цитрусовых и кедровых деревьев он не насадил, но и старые деревья многие засохли, равно как и заморские саженцы. Виноградные лозы одичали, давали кислый плод, а новые венгерские не прижились. За такое небрежение Потёмкин велел ученого садовода Иосифа Бланка немедленно прогнать.