Вызовы нового американца
Счастлив ли ты в новой стране или нет – зависит от того, как стыкуются твои ожидания и реальность. Нельзя иметь большие ожидания – точно будешь разочарован. Если не надеешься ни на какое чудо, а только на свою голову и свои руки, то даже маленький успех будет подарком. Жена моего друга-инженера сказала ему, когда они были в раздумьях насчет отъезда: «Ехать надо только в том случае, если ты будешь готов подметать там улицы». После отъезда очень скоро мой друг стал инженером в компании, проектировавшей судовые палубные механизмы. Это и есть пример ожидаемых трудностей и неожидаемого успеха, который в будущем может прийти, а может и нет. Известен конфликт ума и души – надо против хочу. Мы делаем выбор между тем, к чему зовет душа и тем, что благоразумно. Это как брак по любви или по расчету. Как известно, в последнем случае нередко и любовь потом приходит. Но вначале далеко не всем выпадает билет в ту жизнь, где хочу и надо счастливо совмещаются. Именно так произошло и в моей американской жизни: первые лет десять я делал то, что
Первые три года жизни в Америке вспоминаются сейчас как один большой стресс. Они были вечно наполнены каким-то поиском – сначала работы по моей основной специальности, потом любой работы, затем работы программиста, а когда этот рынок рухнул, просто более хорошей работы. При этом всегда присутствовало приземляющее тебя чувство неопределенности своего будущего, к чему бывший советский человек совсем непривычен. Нужно было переоценить все, начиная от отношения к правилам и законам общественной жизни и кончая утренней улыбкой встречным, но самое главное – найти себя на рынке труда. По сумме эмоций, экстенсивности и обилию новой информации этот период я бы приравнял к двадцати обычным годам.
Сколько бы кто ни слышал счастливых и не очень историй о том, как наши бывшие соотечественники обустраиваются в Америке, каждая история не будет похожа ни на одну другую. Каждая судьба уникальна так же, как и ее носитель. Прежде, чем окунуться в этот водоворот событий и поисков, который предшествует некоторой стабилизации, скажу несколько слов о моральном климате в отношении к иммигрантам в Америке и, особенно, в Нью-Йорке.
Наш первый год в Бруклине запомнился крохотной квартиркой, где моя семья из четырех сражалась с тараканами, оставленными предыдущими жильцами. Никогда не думал, что их может быть так много, они даже падали с потолка на диван, и Люда, дочка, каждый раз визжала от страха и неожиданности. Когда, наконец, мы их победили полностью и окончательно, в том доме вдруг освободилась гораздо лучшая квартира, куда мы и переехали еще на пять лет.
Я без устали рассылал свое резюме в компании, связанные с морской индустрией, которой отдал 25 лет в России. Затаив дыхание, каждый день подходил к почтовой ячейке на первом этаже в надежде на письмо с приглашением на интервью – билет в будущую счастливую жизнь. Писем приходило много, и открытие мною конвертов по эмоциям походило на потрошение Кисой Воробьяниновым очередного из двенадцати гамбсовских стульев в надежде найти тещины брильянты. Некоторые компании не отвечали вовсе, другие вежливо обещали сохранить мои данные, а если и когда откроется вакансия, они меня вызовут, что на обычном языке означало: забудь и думать об этом.
Потребовалось месяца четыре, чтобы я осознал, что мой российский опыт не имеет здесь никакого значения. Мой энтузиазм начал потихоньку исчезать: вместо любимой работы было только очень неопределенное будущее. Я думал, моего скромного английского будет достаточно для простого разговора. Я думал, что если человек находит работу, он начинает жить примерно так, как живут средние американцы. Я думал, что, обладая опытом, знаниями и докторской степенью в области судовых энергетических установок, я найду работу именно в этой индустрии, но никогда не предполагал, что это будет практически невозможно. Ни одно из моих предположений о будущем трудоустройстве не осуществилось. Американский рынок работ, о которых я мечтал, отказал мне, и через какое-то время, а точнее, после рабочего интервью в компании Экксон – расскажу об этом позже – я понял причину. Для того, явно высокого для новоиспеченного иммигранта уровня, на который я претендовал и для которого было составлено мое резюме, причина отказа состояла не только в языке, но и в культуре. Значение здесь имеет то, как ты можешь преподнести себя, выразить свое мнение. Даже так называемый small talk, что по-русски можно назвать разговор не о работе: например, о спорте, фильмах и пр. имеет значение. Моего командного английского в сочетании с чисто советским опытом для этого было явно недостаточно. Но главная причина была в отсутствии спроса на специалистов моего профиля. Была потребность в компьютерщиках, различного рода техниках по облуживанию котельных, по охране окружающей среды, в строительстве, сметчиках и пр.
В это трудное первое время легко озлобиться на всю Америку с ее пока еще непонятными правилами игры. Период этот может длиться долго, а у иных – и всю жизнь. Очень многое зависит от собственной активности в стремлении улучшить свой статус. Успех или неуспех только процентов на пятьдесят зависит от стечения обстоятельств, удачи, а остальное человек на этом конкурентном рынке труда делает сам. Пенять на других в своих неудачах проще, чем предъявлять счет самому себе. Свобода жестока, и все мы, те, кто привык к советской обычной социальной системе – ты делаешь вид, что работаешь; государство делает вид, что тебе платит – должны были быть к этому готовы. Оказалось, не очень.
Вот несколько эпизодов вполне обычной для цивилизованного иммигранта адаптации к американским реалиям.
Первую временную работу в Америке я нашел на бензоколонке. Это был мой первый контакт с реальной страной и людьми. Район, где бензозаправка располагалась, был смешанный по национальному составу. Те, кто проезжали мимо и заправлялись бензином, были очень разные – евреи-хасиды в стэйшн-вагенах с дюжиной детей на задних сидениях, громкие итальянцы, эмоциональные пуэрториканцы, афро-американцы, погруженные в громкий рэп и подпевающие ему в ритм, и даже недавно прибывшие скромные и немного растерянные русские. Это было место, где я получил неоценимый опыт местной жизни и уличного английского.
До этого я никогда не видел ультрарелигиозных евреев, в частности хасидов, живя в Советском Союзе. Рассказы и повести Шолом Алейхема, которые я читал подростком, описывали других евреев – тружеников и бедных, не вполне счастливых, но всегда понятных в их эмоциях и вызывающих сочувствие. Я смотрел на ультрарелигиозных жителей Боро Парка, их привычки, и наблюдал за их стилем жизни с большим интересом, подогретым мыслями о своих предках – такими ли они были лет 100–150 тому назад? Мужчины в большинстве своем не работают, они учат тору, женщины растят бессчетное количество детей. Они одного со мной племени, но почему мне не хочется быть похожим на них? Наверное, потому, что мне чуждо само понятие ортодоксальности, будь она иудейской, христианской, или мусульманской. Не думаю, что мои предки были ультрарелигиозными, скорее, были героями Шолом Алейхема. Во всяком случае, мне бы так хотелось.
Постепенно я привык к этой нехитрой работе, и люди тоже привыкли к моему акценту. Но однажды я столкнулся с легкой формой расизма в свой адрес. В соседней с моей бензоколонкой автомастерской работал автомеханик, толстый парень лет тридцати с итальянскими корнями. Его всегда раздражал мой акцент: если я говорил что-то неправильно, он высмеивал меня, а затем неизменно добавлял: «О, ф-кен плэйс!» Однажды, когда мне надоело это слышать и видеть его отношение ко мне, я спросил его, что ему от меня надо. Он ответил: «Было бы лучше, если бы ты оставался в России!» Я ответил ему: «Было бы лучше, если бы твои предки оставались в Италии, тогда и тебя бы здесь не было!» Он замолчал – ответить ему было нечего, потому что таких доводов, как «мои предки здесь жили веками, а вас тут понаехало», у него не было – он здесь своих предков не представлял. Мультикультурализм в Америке постепенно нарастал в течение столетий, а не обрушился на нее как на Европу за последние годы. Это и позволяет Соединенным Штатам легче переносить его последствия, чем Европе.
Итак, бензоколонка. Ежеминутно имеешь дело с людьми и с их деньгами. И то и другое чревато проблемами. Один эпизод был характерен тем, что человек захотел воспользоваться моим несовершенным английским для своей выгоды. Он заказал залить ему полный бак. Когда машина была заправлена, я сказал, что с него 20 долларов. Он протянул мне 4 доллара. Видя мое удивленное лицо, он сказал, что заказывал бензина только на четыре (по-английски full – полный, и four – четыре, начинаются с одной буквы, но на этом сходство заканчивается). Я ему говорю, что был заказ на полный бак. «Если ты не понимаешь английского, то иди и поучи язык», – сказал он. Тогда я не выдержал и резко ответил: «Мой английский, может, и не так хорош, но достаточен, чтобы понять, сколько тебе надо бензина. Ты должен еще 16 долларов». Платить он отказался, и тогда я сказал ему: «Денег у меня немного, но я заплачу за твой бензин… и чтобы я тебя здесь больше не видел!» Он что-то буркнул в ответ типа «мне это не нравится» и уехал. Больше он там действительно не появлялся.
Другой пример, тоже с деньгами. Обычно заправщик складывает деньги, вырученные за бензин, в пачки по $150–200 и закрывает их в сейф. Затем менеджер объезжает все колонки и забирает выручку. В тот день я собрал несколько пачек и положил в сейф. В моей последней пачке было $330, что считалось слишком много. Я помнил, что положил ее в сейф. После конца смены я вернулся домой и почти сразу раздался телефонный звонок от хозяйки колонки. Она сказала, что менеджер проинформировала ее, что из выручки пропало $330. Затем она сказала, что я должен вернуться завтра и выяснить, куда пропали деньги. Повесив трубку, я почувствовал себя измазанным чем-то липким и грязным. Первый раз в жизни я оказался под подозрением в пропаже денег. Я не сомкнул глаз ночью и все пытался восстановить ход событий: вот я перевязываю резинкой пачку денег, кладу ее в сейф. Я это помню. Нет, не могло быть такого, что я оставил деньги на сейфе или на столе и кто-то посторонний их взял, но тогда что же это было? Меня подставили? Менеджер? Хозяйка не рассматривала возможность, что менеджер потеряла деньги, она это не обсуждала. Она, скорее, не станет доверять мне, пришельцу, чем ей, с кем проработала несколько лет. В любом случае, я понимал, что случилась большая неприятность, но раз моя совесть чиста, то даже если я потеряю эту работу – мне не трудно будет с этим жить. Хозяйка, отдаю ей должное, закончила эту историю пристойно: я не был уволен, с меня даже не взыскали эти пропавшие деньги, но мне было сказано, чтобы деньги я складывал в пачки по $120 в каждой. На этом была поставлена точка. Я уже не мог дождаться, когда смогу найти другую работу.
На курсах для вновь прибывших иммигрантов я познакомился с человеком, также приехавшим из Петербурга, где он работал в компании, основанной последователями советского профессора Альтшуллера. Этот профессор в свое время разработал принципы решения изобретательских задач и написал в семидесятых годах книжку «Алгоритм изобретения». Когда-то я ее читал и нашел весьма интересной. В целом, идея автора, подхваченная его последователями, состояла в нахождении решения технических задач нетривиальным путем – для этого должен был быть разработан алгоритм. Алгоритм включал подбор известного на сегодняшний день физического или химического принципа, явления или феномена, наиболее близкого к искомой задаче, и его приложения для решения конкретной технической проблемы. Компания имела сотрудников, работавших в трех направлениях: изобретатели, реализующие такой алгоритм для своих новинок, программисты, усовершенствующие программное обеспечение, а также маркетинг и презентации.
Мой новый друг предложил мне послать резюме в компанию, что я вскоре и сделал. Через пару недель мне позвонили и пригласили поприсутствовать на одной из презентаций, которую компания организовывала для потенциальных клиентов. Конечно, я согласился и через несколько дней приехал на презентацию в Филадельфию. Презентация была сделана на вполне приличном уровне, в отеле Хилтон, и мне подумалось, что было бы совсем неплохо, если бы на месте презентора был я. Через несколько дней меня пригласили на интервью. Я только подумал: «Надо же, как все просто: не прошло и нескольких месяцев, а меня уже приглашают на интервью на приличную работу».
Я прибыл в Бостон (там размещалась эта компания) на утреннем автобусе. В приемной обо мне доложили. Ко мне вышел лысоватый мужчина, мы поздоровались, он спросил о том, как я доехал, я ответил. В первую секунду мне показалось, что мы не очень понравились друг другу, и работать мне здесь вряд ли придется, но отогнал от себя это ощущение – нет никаких оснований так думать.
На интервью со мной пришли человек пять из руководства компании. Все сели за большой стол и после нескольких вводных фраз, меня попросили рассказать о том, чем я занимался раньше. Я рассказал им о своем прошлом инженерном и научном опыте, ответил на вопросы и сам задал несколько. Несколько человек интервьюировали меня, но я понимал, что последнее слово будет за тем боссом, что первым встретил меня. По ответам присутствующих я понял, что компания эта нон-профит, т. е. существует на средства спонсоров, а не самоокупаема. В этом не было бы ничего удивительного, если бы она имела другой профиль, например, искусство или благотворительность, но в технической области… в общем, это немного смущало меня, но я был открыт ко всему, кто взял бы меня на любую интеллектуальную работу. «Не попробовав дерьма первых лет, сразу на интеллектуальную работу?» – сказал бы иной более ранний иммигрант, прошедший здесь все стадии. И оказался бы прав. Во всяком случае, я не был удивлен, когда через несколько дней мне позвонил тот самый босс, и я услышал, что они не могут мне предложить эту позицию, поскольку у меня нет американского опыта работы, но через пару лет, когда такой опыт у меня появится, я могу опять прийти к ним, и они снова рассмотрят мою кандидатуру. Мое первое впечатление оказалось правильным. Но какого черта они звали меня на интервью, если отсутствие у меня американского опыта следовало из моего резюме? Отрицательный результат есть тоже результат, и у меня не было желания долго размышлять об этой неудаче. Надо было двигаться дальше, только куда?