— Я так устала, — неожиданно признаюсь.

№ 3, вытирая со стола, останавливается, смотрит на меня и приглашает переночевать у него. Я молча киваю.

В узкой ванной комнате на втором этаже он одалживает мне туалетные принадлежности, и мы вместе чистим зубы его натуральной зубной пастой, которая заставляет меня пожалеть, что у меня нет мощной дозы ополаскивателя для рта. Мы вращаемся вокруг друг друга в сокровенном танце, который кажется знакомым, хотя и делаем это впервые. Мы целуемся в постели, совершенно голые под хлопковой простыней, оконный вентилятор мягко обдувает тела. Я знаю, могла бы сказать ему, что совершенно вымотана, и он любезно принял бы это; знаю, что сама внушила себе эту необходимость заняться с ним сексом. Мне нравится физическая составляющая это действа — мое тело трепещет и дрожит, но мне также нравится чувство приземленности, то, как этот обмен глубокой энергией соединяет меня с человеком, даже если эта связь прерывается, стоит нам одеться. Сегодня мне удается удержать это ощущение на всю ночь, поскольку остаюсь ночевать. Я собираю все силы, чтобы заняться сексом, а потом погружаюсь в сон под жужжание вентилятора и журчание реки. Идеально, если бы не кошки, которые всю ночь прыгают на кровать с регулярностью часов с кукушкой, забираясь на меня, чтобы дать мне понять: мое присутствие их не радует. Утром мы поднимаемся с рассветом, оба измотанные беспокойной ночью. Пока он бреется перед зеркалом в ванной, я принимаю душ, и мы поспешно одеваемся и прощаемся: он отправляется на встречу, а я — на поиски кофе, достаточно крепкого, чтобы меня разбудить.

Я всегда считала, что мой день рождения, который часто выпадает на выходные в честь Дня труда[7], идеально расположился в календаре: мне повезло праздновать новые года моей жизни синхронно с последним ликованием лета. Обычно мы ездили на ежегодный летний отдых в Кейп-Код, и не успевала я открыть глаза, как Майкл и дети заваливали меня открытками и подарками ручной работы: раскрашенными камнями и ракушками, безделушками, завернутыми в алюминиевую фольгу, завтраками в постель, которые дети ели сами, пока я потягивала кофе из большой кружки. Майкл позволял мне спать допоздна, а после обеда брал детей на себя, чтобы я могла часик-другой почитать на пляже в полном одиночестве, а позже, на закате, мы ели лобстеров и пили дешевое белое вино в простой забегаловке с морепродуктами. Мы достойно провожали лето, а я добавляла к своему возрасту еще один год, окруженная любовью семьи, которую сама создала.

В этом году мне исполняется сорок восемь, и семейного отдыха не будет.

Дейзи в колледже, совместный отпуск — преданья старины, но Хадсон и Джорджия не сдаются. Сын дарит мне колоду игральных карт с надписью на лицевой стороне «52 вещи, за которые я тебя люблю». На каждой карте маркером написано: ты смеешься над всеми моими шутками; ты смеешься над всеми собственными шутками; ты готовишь мне есть, когда я голоден и даже когда не голоден; ты позволяешь мне ставить мою музыку в машине; ты всегда слушаешь меня; ты сильная; я знаю, как сильно ты меня любишь. Это лучший подарок в моей жизни. Просмотрев всю колоду, я заливаюсь слезами — это смущает Хадсона и беспокоит Джорджию.

«Хватит уже, — думаю я, — более чем хватит».

Немного погодя приезжают родители с термосумкой, набитой едой, которую мама приготовила для меня: азиатский салат из креветок с мятой и соком лайма, отварной лосось с тонкими ломтиками лимона, свежий хлеб и алые помидоры из ее сада. На десерт, в другой сумке, четыре пинты мороженого, которое они купили в моей любимой фермерской лавке. Еды — на десять человек, хотя нас пятеро. Мне ясно, что мама беспокоится: ее наигранное веселье не позволяет проскользнуть хотя бы одной грустной мысли о том, какими были раньше мои дни рождения, и мои усилия только подкрепляют ее собственные, поэтому ей не о чем волноваться. Как две смеющиеся куклы Элмо с новыми батарейками, мы намерены поддерживать бодрое настроение. На самом деле я в порядке, и нам стоило бы позволить себе сбавить обороты. Я пребываю в меланхоличном настроении и немного более задумчивая, чем обычно, но благодарна за это обилие любви, за вкусную еду, за то, что мне сорок восемь лет, а родители все еще празднуют со мной, и за детей, которые без всякого родительского наставления все же придумали, как сделать мое утро особенным. Все первые разы были непростыми — первые каникулы без Майкла, первое лето без Майкла, первый день рождения без Майкла, — но меня переполняет осознание того, насколько насыщенна моя жизнь. Я задумываюсь, сколько у меня всего есть, и с удивлением осознаю, что стакан наполовину полон. Все эти годы Майкл изводил меня своим «Что же тогда правильно, Лора? Ты вечно видишь только то, что плохо!», и я лишь сейчас осознаю, словно в первый раз: я потеряла Майкла и этим осушила свой стакан до дна и наполнила его снова.

После десерта Хадсон предлагает мне сходить куда-нибудь, пока он посидит с Джорджией. Я пишу № 4 в надежде, что он побалует меня головокружительным сексом в день рождения, но, увы, как бы он ни хотел отпраздновать со мной, он занят. Тогда я отправляю сообщение № 3 — он уже договорился об ужине с друзьями, но готов встретиться со мной попозже, чтобы пропустить бокальчик. Когда он появляется и целует меня, я почти допиваю свой розе в ресторанном баре. Мы сидим всего час, после чего он галантно расплачивается за мой праздничный бокал и провожает меня до машины. И хотя я через несколько дней уеду в город и буду возвращаться набегами по выходным, наш летний роман явно нуждается в пересмотре.

— Можем серьезно поговорить, пока ты не уехала? — спрашивает он, подводя меня к скамейке. — Мне уже за пятьдесят, и я никогда не был женат. Не хочу твердить то же самое в свои шестьдесят. Я слишком много времени потратил на отношения, которые давным-давно стоило прекратить, и не могу сейчас позволить себе снова повторить ту же самую ошибку — расслабленно наблюдать, куда все катится, когда карты против того, чтобы все шло в нужном мне направлении.

Я киваю: у него есть четкая цель, и такой ясности можно только позавидовать.

— Ты мне очень нравишься, — продолжает он. — Ты умная, веселая, красивая, и мне никогда не надоедает с тобой разговаривать. Но я переживаю, что, возможно, ты подходящий человек в неподходящий момент. Ты даже не можешь сохранить мое имя в телефоне, потому что боишься, что его увидят твои дети. Поэтому мне трудно представить, что все получится в нужный мне срок. Я должен защитить себя.

— Это честно и справедливо, — отвечаю. — Но одновременно и печально. Сейчас я не могу дать тебе чего-то большего, чем то, что уже даю, и знаю, что даю мало. Надеюсь, ты знаешь, что это не потому, что я не хочу. Ты мне очень нравишься, и мне будет жаль, если мы больше не увидимся.

— Как бы мне хотелось, чтобы мы повстречали друг друга через год или два, — говорит он.

Я беру его за руку, кладу голову ему на плечо. Несколько минут мы сидим молча.

— Я снова буду здесь через пару недель и без детей, так что, если хочешь держать дверь открытой и по-прежнему при возможности видеться, можем попробовать это делать и посмотрим, что из этого получится. Но если подвернется кто-то получше — вперед, — говорю я.

— Ну, я не ищу кого-то получше.

— Кто-то более подходящий, необязательно получше. Согласен? — спрашиваю.

Он провожает меня до машины, целует на прощание и нежно стучит по капоту машины, закрыв за мной дверцу. Я отъезжаю, и мое сердце замирает. Мне он небезразличен настолько, что хочется, чтобы он нашел то, что ищет, и я расстроена, что это буду не я.