В ее больших голубых глазах появляются слезы, которые она изо всех сил пытается сдержать. Я забираюсь в кровать и тянусь к ней. Джорджия прижимается лицом к моей груди, и я чувствую, как одежда намокает от обильных слез.

После расставания с Майклом эти внезапные перепады настроения становятся частыми — когда мы отправлялись есть дамплинги[6], ее лицо менялось, воспринимая полноту семьи рядом с нами и недостающий кусочек нашей собственной; когда мы смотрели ее выступление в школе и она замечала, что мы с Майклом не сидим вместе; когда мы праздновали пятнадцатилетие Хадсона, а затем — восемнадцатилетие Дейзи, и Майкла не было рядом. Ее не устраивает никакое из предлагаемых объяснений, и почему оно должно устраивать? Он украл огромную часть ее невинного детства, и каждый раз, сталкиваясь с последствиями этого, я испытываю ярость и душевную боль. Утешая ее, составляю длинные злобные тексты, которые намеревалась отправить ему позже, обвиняя в том, что он не любит своих детей хотя бы немного, чтобы подумать о последствиях романа с другой; что он разрушил свою семью и превратил некогда счастливую мать в кучку соплей; что он опорочил нашу безупречную семью, воссоздав свой собственный разрушенный дом; что он травмировал меня, вернув к воспоминаниям собственного детства, в котором у меня слишком рано забрали отца. Я тут же докладываю ему о каждой слезинке, пролитой детьми, чтобы выпустить пар и обрушить на него упреки. Его нежелание стоять на месте и принимать удары — настойчивое требование, чтобы мы двигались вперед, а не назад, чтобы я заглянула внутрь себя с целью разделить свою роль в этом, — все это только усиливает мои приступы ярости. Вред, который наношу себе, не менее серьезен, чем тот, когда я доходила до приступов ярости, чувствуя себя жертвой и обиженной. Было нелегко оставаться спокойной и заинтересованной детьми. Горечь, нарастающая во мне, несет в себе мою погибель, и осознание этого только усугубляет ситуацию, поскольку я ощущаю себя бессильной перед ее сокрушительным весом.

Мы с Джорджией дожидаемся возвращения Хадсона с лыжной базы, чтобы вместе покататься на коньках. Я уже много лет не вставала на лед, боялась упасть и не выносила даже мысли о том, что мне будет холодно. Хадсон вызывается самостоятельно сводить Джорджию, чтобы я могла передохнуть, но я уверена, что они хотят покататься именно со мной. Майкл активный и спортивный, поэтому для меня было логично оставлять все спортивные занятия для него: лыжи, коньки, скейтборд, велосипед, плавание, теннис — все это было его сферой, но теперь предстоит перенять это самой.

На катке я ставлю друг на друга три ящика, чтобы держаться за них, пока буду разбираться, что к чему. После нескольких медленных кругов дети настаивают, чтобы я отказалась от опоры, которой пользуются только самые маленькие, и проехалась самостоятельно. Они берут меня за руки с обещанием, что не будут мчать на полной скорости ради развлечения. Почувствовав себя уверенно, выскальзываю из их рук. На катке почти никого, и я набираю скорость с каждым новым кругом, разгоняюсь все быстрее и быстрее, оставив Джорджию вместе с Хадсоном позади. Чувствую себя свободной, пою, улыбаюсь и наблюдаю со стороны за детьми, устроившими полосу препятствий. Вот она я. У меня и в планах такого не было. Я боялась остаться одна, страшилась любых быстрых движений и дискомфорта из-за холода, но теперь не только нахожусь здесь и сейчас, но и ощущаю внутренний покой и то, что даже могу назвать всплеском счастья. Так держать, думаю я, смотри в лицо своим страхам, натяни храбрый вид для своих детей, позволь себе наслаждаться радостными моментами без переживаний о том, что будет дальше, — и ты, возможно, действительно найдешь выход.

В последний день в Вермонте мы с Джорджией, выехав из гостиницы, идем в боулинг, чтобы скоротать время, пока Хадсон закончит кататься на лыжах. Только успеваем зашнуровать ботинки, как раздается звонок. Серьезным тоном спрашивают, прихожусь ли я матерью Хадсону Уильямсу. Душа уходит в пятки. Это лыжный патруль, который сообщает, что мой сын получил травму головы и потерял сознание, и им нужно знать, как быстро я могу приехать.

Мы с Джорджией сбрасываем ботинки для боулинга и мчимся на машине вверх по склону. Пока добираемся до лыжной базы, меня уже охватывает такая паника, что Джорджии приходится указывать правильное направление. Мы врываемся в кабинет медика, просто влетаем: Хадсон лежит на кушетке, с фиксатором на шее.

— Прости, мама, — шепчет он.

— Чего я тебя сегодня утром просила не делать? — слезы застревают комом в горле.

— Сальто назад, — отвечает он.

— И как же ты получил травму? — мой вопрос бессмыслен, его виноватый взгляд выдает все, что я должна знать.

Сотрудник скорой помощи отводит меня в сторону, чтобы сообщить: хотя Хадсон сейчас в здравом уме и помнит свое имя, он не может назвать год и имя президента. Медик предлагает мне на выбор местное отделение скорой помощи или травматологический центр в часе езды отсюда.

Я выбираю травматологический центр, и мне объясняют, как до него добраться. Не хочется оставлять Хадсона одного в машине скорой помощи, но и бросить Джорджию я не могу. Водительница скорой ловит меня за руку, заметив сомнения, и обещает позаботиться о нем в дороге. Видя мою нерешительность, она добавляет к своему обещанию, что будет обращаться с ним как с собственным сыном. О, доброта незнакомцев! Все, что я могу сделать в ответ, — это лишь прошептать неловкое «спасибо».

Мы с Джорджией отправляемся на север по трассе. Начинается снегопад, и машины замедляют ход, — я, ругаясь, пытаюсь их объехать. У бокового входа в больницу замечаю машину скорой помощи и, предположив, что Хадсон приехал на ней, кидаюсь внутрь, но администратор сообщает, что его еще нет. Я настаиваю, что она ошибается и ищет не того ребенка: я только что пробралась через снежную бурю и попала в пробку, поэтому никак не могла опередить скорую помощь. С испепеляющим взглядом она велит мне дожидаться его прибытия.

В комнате ожидания я мечусь из угла в угол — Джорджия вместе со мной, пока наконец через десять минут меня не вызывают. Мы врываемся в дверь указанной палаты, и я торопею от открывшейся передо мной картины: команда из шести врачей и медсестер перекладывает Хадсона на стол, вокруг него кипит бурная деятельность: кислородные маски, капельницы. Я беру Джорджию за плечи и притягиваю к себе лицом, чтобы она не видела любимого старшего брата в таком ужасном состоянии.

Замираю в проходе, пока медики укладывают Хадсона на стол для обследований, а затем осторожно подхожу к врачу, которая, похоже, здесь за главного, и прошу ее проверить его ноги: я еще не видела, чтобы он ими двигал. Затаив дыхание жду, и вдруг он шевелит пальцами ног, — я обрушиваюсь в кресло рядом с Джорджией. Несколько часов спустя, после серии рентгеновских снимков и МРТ, кровоизлияние в мозг исключают и нас заверяют, что это просто сотрясение мозга. Ошеломленные, но наполненные благодарностью, мы покидаем больницу. Уже девять вечера, и пора бы выдвигаться домой. Рассчитываю на два часа езды по местным дорогам и замечаю, что мы могли бы остановиться в мотеле на ночь. Небо прояснилось, дороги расчистили, и мы отправляемся в путь.

В первый же час оба ребенка крепко засыпают, поэтому им не доводится слушать поток проклятий, вырывавшийся из моих уст, когда внезапная метель раздувает снег во все стороны. Он устилает непроглядные и извилистые дороги белыми скрученными полотнищами. Я тащусь со скоростью сорок километров в час, наклонившись вперед на сиденье, насколько это возможно. Джорджия просыпается и заваливает меня вопросами: «Где мы, безопасно ли это, можем ли мы остановиться на ночь, есть ли здесь что-нибудь перекусить?»

— Джорджия! — кричу. — Прекрати тараторить. Мне нужно сосредоточиться.

Передо мной указатель: в шестнадцати километрах отсюда есть заправка и мотель. Аллилуйя, думаю и продолжаю ползти по дороге, отсчитывая каждый километр. Когда мы наконец сворачиваем с трассы, заправка оказывается закрытой, и единственное отличие этого мотеля от мотеля в фильме «Психо» — его название: «У Ли». Никаких признаков жизни — только несколько тусклых лампочек над облупленными дверьми и порванными москитными сетками.

— Мамочка, мы останемся здесь? — с беспокойством спрашивает Джорджия.

— Нет, мы не можем здесь остаться. Здесь жутко и все равно, кажется, никого нет.